Бельгийский лимонад
Шрифт:
Инженер метнулся обратно к мотоциклу, крикнул Митхасу:
— Здесь!
Махнул рукой в сторону от дороги.
— Гони! — отозвался Митхас.
Увы, какое там — гони: по наледи мотоцикл еще прополз, а как только встретился сугроб, колеса стремительно вбуравились по ступицы, мотор заглох. Не по зубам пришлась мотоциклу снежная целина. Точнее, не по колесам.
Инженер обернулся, намереваясь позвать Сашу, чтобы подтолкнул, но увидел: тот успел поднять лошадь и вернулся за руль грузовика. Машина нетерпеливо рванулась с места, прочертила по наледи крутой вираж и, выслав дозором
Инженер оценил обстановку, оглянулся на спутника.
— Останься, а!
Митхас тоже, как видно, оценил создавшееся положение: покорно кивнул, протянул пистолет.
— Конь бери, — посоветовал.
Спереди донесся хлесткий на морозе звук выстрела. Инженер ждал его и все равно вздрогнул.
— Саша, не рискуй! — крикнул, как мог, громко. — Не лезь под пули с голыми руками, я сейчас...
— Конь бери, — повторил Митхас.
— Некогда с конем, видишь же!
Вскинул пистолет, выстрелил в воздух и побежал по колее, оставленной грузовиком, — по умятому сдвоенными колесами снегу; ноги, слава богу, не проваливались.
Впереди томилась зловещая тишина. Прибавил шагу, крикнул еще раз:
— Саша, не лезь!
И тут же притормозил, увидев на снегу бесформенную темную кучу. Взял пистолет на изготовку, приблизился: оказалось — брошенный чемодан, окруженный покиданными в беспорядке вещами. Догадался: Захаров решил избавиться от лишнего груза, прихватив с собой лишь самое ценное.
Обогнув кучу, устремился дальше по колее. Ложок извернулся — раз и еще раз, — и тотчас за вторым поворотом дорогу преградил застрявший в сугробе грузовик.
— Саша! — позвал.
Ночь безмолвствовала.
Обошел по глубокому снегу машину, увидел теряющуюся в темноте цепочку следов. Снова окликнул:
— Саша!
Нет, парень будто в бездонье провалился.
Инженер побежал, стараясь попадать в углубления следов. Внезапно ударил новый выстрел. И почти сразу следом за выстрелом — прерывающийся Сашин голос:
— Всё, Эдуард Антоныч... Всё...
— Ты не ранен?
— Всё, обратал гада!
— Держи, я сейчас...
Повернул на голос, побрел, проваливаясь до колен, по целику. Странное бессилие овладело вдруг им, будто эта точка, поставленная Сашей, лишила его какой-то неосознанной возможности подвести самому решающую черту, как бы отняла у него право, только ему принадлежащее, выстраданное право увидеть агонию зверя.
— Саша, где ты?
— А вот они — мы!
Заснеженные кусты раздвинулись, показалась понуро склоненная лисья шапка, следом выбрался и Саша; левой рукой он удерживал заведенную за спину кисть Захарова, правая тяжело зависла вдоль тела.
— Подстрелил он тебя? — рванулся навстречу инженер.
— Ништяк, царапина... Достаньте вот, за пазухой.
— Что здесь?
— Тетрадь...
Испугавшись, что может разрыдаться на глазах у ненавистного человека, он поспешно сунул тетрадь в карман, подтолкнул Сашу вперед. Лишь когда выбрались к машине и остановились возле капота, справился с собой, упрекнул Сашу:
— Я же кричал, чтоб не лез, убить ведь мог он тебя.
— Какое: у него, оказывается,
— Но стрелял же!
— Так всего два патрона и сработали.
Саша пребывал в том лихорадочно-приподнятом состоянии, какое обычно наступает после только что пережитой смертельной опасности, втолковывать ему сейчас, что поступал опрометчиво и даже глупо, не имело, судя по всему, смысла.
— Куда угодило-то? — спросил лишь.
— В мякоть повыше локтя.
— Надо взрезать рукав и наложить жгут.
— Надо бы, да чем взрежешь, ни у меня, ни у вас ножа нет... Ваш складень возле лошади посеял.
Все это время, пока они разговаривали, Захаров стоял с безучастным видом, не поднимая головы, и за все это время инженер ни разу не посмотрел ему в лицо — боялся посмотреть, знал: не удержит тогда себя, кинется на него, а то, чего доброго, разрядит пистолет. И сейчас, непроизвольно вслушиваясь, как дышит рядом с ними этот человек, он подсознательно стремился заглушить эти звуки разговором с Сашей.
— Порядок? — донесся знакомый голос из-за грузовика.
— Порядок, Митхас!
Милиционер подошел к ним, придерживаясь за борт, протянул руку за пистолетом. Протянул руку, но вдруг зашатался и тяжело осел на снег.
— Ай-я, ит котон, — пробормотал, теряя сознание, — совсем как девушка стал.
На следствии Захаров, против ожидания, не юлил, напротив, им овладела болезненная откровенность, и он, хотя и без подробностей, рассказывал, рассказывал, будто спешил снять с души непомерную тяжесть, какую носил все эти годы. Страшная исповедь касалась не только поры сотрудничества с гестапо — цепочка преступлений потянулась и в послевоенные годы, когда, заметая следы, он добывал себе «чистые» документы ценою жизни советских людей. Последним по времени было убийство Сапрыкина, который подался в тайгу от семейных неурядиц.
Отвечая на вопрос следователя, почему не ушел с фашистскими хозяевами, Захаров признал, что его никогда не оставляла мысль уйти за кордон, но удерживала тетрадь, содержавшая сведения о золоте. Все надеялся отыскать месторождение, запастись впрок драгоценным металлом, а тогда и податься «в свободный мир». С пустой мошной, понимал он, там на особую свободу рассчитывать не приходилось.
«Чертовщина»
Зуб принялся подавать сигналы бедствия с вечера, еще в поезде. Домой Пакин привез уже полный рот тягучей, как слюна, боли.
Ночь прошла в мучительной полудреме, принеся невосполнимое разочарование в силе домашних средств. Вплоть до самого изысканного — серебряной воды: весь тещин запас на полосканье извел, а зуб не утих.
Поднялся измочаленный, досадливо жалея о растерзанном чувстве того веселого нетерпения, с каким привык окунаться после отпуска в повседневную круговерть дел и забот.
А тут — сюрприз. Суровцев преподнес. Начальник железнодорожной станции.
— Разбудил, поди? — жизнерадостно кричал он на другом конце провода, хотя слышимость была — грех пожаловаться. — Или на ногах уже?