Бельгийский лимонад
Шрифт:
— Да получилось-то как, Эдуард Антоныч...
Нивелировщики жили всей группой в одном дворе, к ним после своего прихода в отряд подселился и Сапрыкин. Хозяйка выделила квартирантам флигель-насыпушку, служивший ее семье в качестве временного пристанища в ту пору, когда поднимали дом. Ну, времянка — она и есть времянка, к утру здесь сильно выстывало, приходилось перед подъемом подтапливать. С вечера наготавливали дров. На этот раз отвечал за топливо Сапрыкин и, как приехали с трассы, он, не откладывая, подался под навес,
Он отправился под навес, а Саша — к хозяйке, чтобы заполучить ежевечерний бидон молока. В это самое время и наведался сотрудник милиции.
«Хозяйка есть?» — спросил у возвращавшегося с молоком Саши.
Они повстречались в тесных сенцах, и Саша, пропуская гостя, отступил в сторону, пробурчал:
«А куда бы ей подеваться, на ночь глядя?»
А на пути к флигелю Сашу перехватил Сапрыкин.
«Чего это он заявился?» — кивнул с откровенной тревогой на освещенные окна.
Саша уловил тревогу, и ему захотелось пугануть алиментщика (о его игре в прятки с законом он уже знал).
«Да на нервах наших поиграть! — воскликнул с деланным возмущением. — Из города, дескать, поступило распоряжение установить личности всех приезжих. Ищут, я понял, кого-то».
«Ха-ха, чего выдумал! — нервно хохотнул Сапрыкин, однако тем не менее торопливо зашагал к воротам, кивнул Саше: — Добегу до аптеки, пока не закрылась, а то голова раскалывается».
«У меня цитрамон есть, враз вылечишься».
Тот не оглянулся, будто не услышал.
— Ну, я не стал догонять, не моя забота алименты взыскивать, — рассказывал Саша инженеру, — но до сведения милиционера данный факт довел.
— И что же он предпринял?
— Да ничего. Только спросил, какие имеются вещи, и конфисковал сапрыкинский чемодан. Попросил нас всех присутствовать при вскрытии, составил акт.
Тут он вспомнил о листке бумаги, который крутил все это время в руках, положил перед инженером.
— В чемодане обнаружил. Там, на самом дне, оказалась такая толстая тетрадь — их называют общими, — милиционер стал ее просматривать, а листок этот вывалился.
— Зачем он тебе? — поморщился инженер, не притрагиваясь к листку. — Тащишь всякое г... на обеденный стол.
— Эдуард Антоныч, это ведь ваши же какие-то записи! Почему я и заинтересовался.
Инженер поглядел на Сашу, спрашивая взглядом, не спятил ли тот, однако все же склонился над листком, вгляделся в поблекшие карандашные строчки. И оторопел: они были написаны его собственной рукой!
— Вижу, ваш почерк, — бубнил над ухом Саша, — я и заинтересовался.
«Долина ручья на 572-й отметке, — с трудом разобрал инженер, — делится на два рукава, причем левый почти сразу поворачивает круто к северу...»
У него перехватило дыхание, он прошептал растерянно:
— Отец... Рабочий дневник моего отца...
Вскочил, ухватил Сашу за полы распахнутого полушубка.
—
— Тетрадь, что ли? Ну, как-никак личное имущество, милиционер внес ее в акт и оставил в чемодане... Я же не знал!
— Саша, милый, он не должен уйти! Понимаешь? Мы не имеем права его упустить!
— Сапрыкина?
— Никакой он не Сапрыкин, это изменник Родины Захаров. Изменник и убийца.
Метнулся к вешалке, набросил на плечи полушубок, изнутри поднималась, сотрясая всего, знобкая дрожь.
— Но он наверняка вооружен, а у нас... Где сейчас может быть милиционер?
— Дома, наверно. Забрал чемодан, сказал, что пойдет домой.
— Ты знаешь, где он живет?
— Найду, пожалуй... Может, напрямую, огородами махнем?
Выбрались огородами в проулок, добежали до угла, тут Саша притормозил, гадая, влево им или, наоборот, вправо.
— Сюда, — сообразил, наконец, поворачивая к мерцавшим вдалеке огням довольно большого здания.
Луна над селом только-только начала подниматься, но недавно нападавший снег светился, казалось, сам по себе, вечерняя улица просматривалась довольно далеко. Шагов, может быть, на двадцать. Именно на таком расстоянии они и углядели распластавшегося на дороге человека в белом полушубке.
— Угораздило кого-то надрызгаться, — громко ругнулся Саша. — Посреди села спать улегся.
Человек шевельнулся, попытался подняться на колени.
— Помогите!
Приблизившись, инженер разглядел охваченную портупеей спину; рядом валялся надломленный кол.
— Опередил нас этот гад, — сказал Саше, подхватывая лежащего. — Увидал — чемодан с тетрадью уплывает, и скараулил.
Саша помог инженеру поднять милиционера, заглянул в лицо.
— Как вы?
Тот, не отвечая, стянул шапку, ощупал затылок.
— Башка целая, однако-то, — проговорил слабым голосом. — Гудит шибко.
— Идти сможете? — спросил инженер, подставляя ему плечо — он оказался почти вровень с ним.
— Не знаю... Пробовать надо.
Нахлобучил шапку, потоптался на месте.
— Ай-я, ит котон, гудит шибко! Угостил шайтан... Алиментщик проклятый!
— Он не алиментщик, — сказал Саша. — Эдуард Антоныч узнал его: это изменник Родины. С войны затаился.
Милиционер как-то встряхнулся, что ли, перестал виснуть у инженера на плече, поспешно отогнув рукав полушубка.
— Нет, не вижу, глаз мутный стал, — пожаловался инженеру. — Смотри ты, пожалуйста.
Инженер глянул на светящийся циферблат.
— Девять без минут.
— Скорей, дома мотоцикл... Должны успевать.
— Думаете, рискнет на рейсовый автобус?
За милиционера ответил Саша:
— Вообще-го говоря, больше не на чем отсюда выбраться.
У себя во дворе милиционер совсем приободрился, постучал в освещенное окно, крикнул выглянувшей молодой женщине — должно быть, жене: