Белые Мыши на Белом Снегу
Шрифт:
У нас так ничего и не было, и Хиля, кажется, просто смирилась с этим. Так мы и оставались наполовину друзьями, наполовину влюбленными - до того самого дня, когда разразилась катастрофа.
* * *
Дознавателя Голеса в кабинете не оказалось. Трубин настойчиво постучал, но дверь была заперта, зато на стук из кабинета напротив высунулась гладко причесанная голова молодой девицы, судя по виду, секретарши:
– Не стучите, он на совещании. И остальные тоже. Когда вернется, не знаю. Может, поздно.
– А как же нам быть?
– Трубин заметно
– Мы уже были у него, буквально только что... По поводу преступления.
– Здесь других поводов не бывает, - девица сухо улыбнулась.
– Или ждите, или можете все изложить письменно и оставить у меня. Я передам, мне так и так до утра сидеть.
Робко, словно она могла нас укусить, мы вошли в огромный кабинет с десятком столов, гораздо больший, чем у Голеса, завешанный портретами видных сыскных деятелей прошлого, картами районов города, таблицами, какими-то стрельчатыми схемами - я успел разглядеть табличку на двери: "Комната 190. Отдел координации. Посторонним вход воспрещен".
Сверток с одеялом на этот раз был со мной, я побоялся сдавать его в гардероб, чтобы тетка не учуяла затхлого запаха и не вздумала сунуть в него нос. К счастью, дежурный у входа не смотрел в нашу сторону, когда мы шли к лестнице, и ничего не заметил.
– Проходите, - девица, неожиданно оказавшаяся в ладно сидящей форме с нашивками младшего дознавателя (вот тебе и секретарша!), процокала каблучками к своему столу.
– Вон там в коробке бумага, садитесь и пишите. В верхнем левом углу пометьте: дознавателю Голесу от таких-то.
Я пристроил сверток на стеллаже у двери среди других, поменьше и побольше, упакованных в такую же плотную коричневатую бумагу. Трудно было понять, что в них: может, документация, а может, и какие-нибудь вещдоки. Мы уселись. Писать стал Трубин, я лишь отвечал шепотом на его вопросы. Полина же откровенно озиралась. Взгляд ее то и дело останавливался на молодой дознавательнице, которая уже перестала обращать на нас внимание и углубилась в какие-то бумаги. Наверное, женщину в форме девчонке видеть еще не доводилось - взгляд выражал самое настоящее изумление.
– Что вы так смотрите?
– не поднимая глаз, спросила дознавательница.
Полина аж подскочила на стуле:
– Извините!..
– Да ничего, я привыкла, - женщина перевернула плотный лист.
– Многие так смотрят.
– Но вы же меня не видите!
– пробормотала Полина.
– Как вы...
– Почему же не вижу? Прекрасно вижу. Грош была бы мне цена как дознавателю, если бы я не владела боковым зрением.
– Ничего себе... Вот бы мне так научиться...
– Вы кем работаете?
– Я учусь. В ремесленном, на радиомонтажницу.
– Хорошая профессия, - кивнула дознавательница, - но там эти навыки ни к чему. Там, наоборот, ценится умение концентрировать взгляд на мелких деталях, а боковое зрение только отвлекает от работы.
– Нет, ну здорово!
– Полина восхищенно хлопнула себя по коленкам, сделавшись на секунду самым обыкновенным
– Вы и о профессиях все знаете!..
Женщина сдержанно засмеялась:
– Это все память и логика, моя милая. Тренируйте память, читайте, и будете знать не меньше.
– А скажите, сложно стать дознавателем?
– осторожно спросила Полина.
– Младшим - нет. Сложно б ы т ь дознавателем и не превратиться в обычного чиновника, который только штаны на службе протирает. Таких ведь много, не только у нас, а везде.
Трубин дописал и вопросительно поднял глаза:
– Я - все. Можно просто оставить?
– Не просто, - женщина встала из-за стола, подошла и взяла исписанный лист.
– Я зарегистрирую ваше заявление, сниму копию, а оригинал отдам тому, кому он адресован - Голесу. И не волнуйтесь, это же документ, - она чуть встряхнула листком.
– Идите спокойно домой, время позднее.
Выходя, я взял сверток с полки, и дознавательница тоже ничего не заметила - она стояла и внимательно читала заявление.
Внизу мы забрали вещи из гардероба, оделись и вышли на улицу. Метель кончилась, небо очистилось, и теперь на нас смотрели острые колючки звезд. Стало заметно холоднее, изо рта у меня вырывался густой пар.
– Подморозило!
– Трубин с силой потер ладони одна о другую.
– Ну вот, дело сделано, можно и поужинать, - вид у него был бодрый, но я чувствовал, что он сильно нервничает.
– Есть хочется - сил нет. Пойдемте.
– Везет ей, - пробормотала Полина, - дознавательнице. Работа интересная, платят, наверно, хорошо... талоны желтые, пайки...
– Вы совершенно точно кушать хотите!
– заулыбался ей Трубин.
– Раз говорите о пайках.
– Да я не о пайках, я - вообще...
Улицы были пусты, как в сказке, лишь окна горели, отбрасывая на снег ровные квадраты желтого света. В квартирках кипела жизнь, люди ужинали, разговаривали, слушали последние новости по радио, дети носились, играя в войну, женщины развешивали белье и стелили кровати. У кого-то на стене - как недавно у Полины - я увидел часы, они показывали без четверти одиннадцать. Время еле двигалось, и я не мог понять, в чем дело. Столько случилось событий, а время - десять сорок пять. Всего-то четыре часа прошло с тех пор, как я украл эту несчастную куртку, лежащую теперь в глубине туалетного шкафчика в Управлении Дознания...
Улица круто повернула, и мы очутились на широком проспекте, по которому, жужжа, проносились редкие машины. Замерзший постовой в тулупе стоял в своей будке, съежившись и грея в воротнике лицо. Несколько рабочих возились в открытом люке, один держал фонарь и изредка давал советы (снизу отвечали: "Закрой рот!"). Дворничиха шла, неся охапкой, как цветы, три или четыре фанерных снеговых лопаты. У булочной разгружали большой бледно-синий фургон с наклонными буквами: х л е б, вытаскивали по направляющим лотки с ровными рядами буханок и осторожно ставили на низкую тележку, чтобы завезти внутрь магазина - оттуда шел плотный, теплый запах выпечки.