Беруны. Из Гощи гость

Давыдов Зиновий Самойлович

голубеть, растворяясь все больше в невидимом источнике света.

Так дошла она до второй лестницы, по которой поднялась в четырехугольную башню,

всю пронизанную белым днем, небом голубым, солнцем весенним, – они рвались сюда

сверху в оконные проемы по всем четырем стенам.

Аксенья взошла в башню, отдышалась там немного и почувствовала сильную боль ниже

правой лодыжки. Тогда она опустилась на пол и принялась искать занозину в босой своей

ступне, покрытой

грязью и кровью.

XIII. В БАШНЕ

Колючий шип засел глубоко, и Аксенья, пока справилась с ним, провозилась немало. Она

попыталась подуть на больное место, на ранку, из которой сочилась кровь, потом поплевала

себе на пальцы и смазала ранку слюной. И уже после этого стала осматриваться в башне, где

раньше того не бывала никогда. В Московском Кремле их было несколько, таких башен

четырехугольных, не только по стенам, а и так, посреди дворов. Стоят одиноко на глухих

затворах, поставлены неведомо кем, для чего.

Башня, в которую пришла Аксенья, была высока; железными брусьями были скреплены

по ярусам ее беленые кирпичные стены; по косым подоконникам вверху были налеплены

птичьи гнезда в великом числе. А ворота, обитые железом, стояли заперты изнутри на

огромный засов, в который вколочен был, должно быть, дубовый колок. Аксенья подошла к

воротам, приложила ухо к ржавому железу, но не услышала ничего. Только будто визг

щенячий почудился ей на мгновение, но и тот сразу потонул в свиристении ласточек, которые

носились по башне, влетая в одно окошко и вылетая другим.

Аксенья попробовала выбить колок из засова, но это можно было, видимо, сделать разве

топором. Колок был величиною с полено и въелся в засов, точно сросся с ним. Аксенья

попробовала еще и еще, но колок и не скрипнул ни разу.

Железная лестница приставная, склепанная из нетолстых прутьев, прислонилась боком к

углу, и Аксенья ухватилась за нее, чтобы взобраться но ней к окошку. Лестница была тяжела,

не по слабым силам, не по белым рукам царевны, хоть уже и сбитым теперь, хоть и

поцарапанным, замаранным паутиной и грязью. Но Аксенья напряглась вся в неимоверном

усилии, покатила лестницу вдоль стены и прислонила ее к высокому выступу над воротами.

И, словно белка, быстро-быстро перебирая по перекладинкам босыми ногами, подобралась

Аксенья к окошку и глянула сквозь него на милый свет, разостлавшийся перед нею пестро и

раздольно.

Она увидела в узком окошке крутой берег, внизу река голубеет, еще многоводная об эту

пору, на том берегу – зеленый луг, кудрявые сады, стрельцов зарецких платье цветное. И она

так и сунулась в окошко вся, но ей и головы не протиснуть было в каменную щель.

Тогда она

спустилась вниз, собралась вновь с иссякавшими уже силами, перетащила лестницу к

другому окошку над воротами, к третьему, но окна были все одинаково узки, одинаково

непролазны, и одинаково синело в них небо, и красные струги тянулись вниз по залитой

солнцем воде. И какие-то дикие голоса временами слышны были под самою башнею;

возникнут, нарастая, потом начнут затихать и сникнут совсем. Должно быть, крещеные

татары, догадалась Аксенья. Их всегда было в Кремле довольно – подле зверей, по конюш-

ням, в кречатьих садках, где содержались ловчие – охотничьи – птицы.

У Аксеньи голова кружилась от пережитой тревоги, от усталости, от свежего ветра,

бившего в тесную скважину, в которой зажата была Аксеныша голова. И вдруг потемнело у

Аксеньи в глазах. Сама того не замечая, она вынула голову из оконницы, отняла руки от

железных перекладин и скользнула вниз, к полетевшему ей навстречу каменному полу, к

чему-то рванувшемуся к ней снизу с львиным рычанием. Немного не долетев до земли, она

зацепилась платом своим за приклепанный к лестнице крюк и повисла на нем, сбив лестницу

обратно в угол. Аксенья едва не задохлась на виселице своей. Лицо ее стало серее праха,

налегшего здесь кругом, очи, вот выкатились бы из впадин глазных. Но плат лопнул подле

самого крюка, и Аксенья свалилась на пол, ушибив себе только колено.

Холодный пот выступил у нее на лбу, в ушах звенело и пело на тысячу голосов. Она

лежала на стылых камнях и, закрыв глаза, прислушивалась к этим голосам, как когда-то в

тайном покое к дудкам органа, на котором внизу, в потешной палате, играл датский

королевич, нареченный жених Аксеньи.

Но вот опять щенок заскулил, и будто от львиного рыка сотрясается башня... И снова

тихо... тихо кругом... У ворот стоят люди... Не сюда ли они, не за Аксеньей?.. Нет, не войти

им сюда. Изнутри заперта башня... железный засов... дубовый колок... Аксенья открыла глаза.

В башне стало сумрачней. Солнце ушло куда-то, и вся башня стояла в тени. Свиристение

птичье умолкло. Должно быть, и день уже никнет к концу. И Аксенья поползла к воротам и

ухватилась снизу за дубовый в засове колок.

Слышно теперь – смолкло и за воротами, сплошь окованными железом. Люди, только что

гомонившие у башни, видимо, ушли. И Аксенья принялась снизу раскачивать колок,

наваливаясь на него грудью и откидываясь от него всем телом.

Стертые руки горели у Аксеньи огнем. И голова у нее пылала, как в горячке. Но Аксенья