Беруны. Из Гощи гость

Давыдов Зиновий Самойлович

занимать стать.

– Я?.. – удивился вопросу такому подседоватый.

– Ну, ты.

– Я есмь старец Авраамий, Святосергиева подворья прикащик.

– Нет, Авраамий, ты – непогребенный мертвец, – захохотал рыжеватый, тыча кулаком в

бок своего подседоватого соседа.

– Почему ж так? – изумился подседоватый.

– А так и сказали в Верху: монахи суть мертвецы непогребенные. Хо-хо-хо!.. Засмердел,

дескать, иноческий чин смердением трупным, по кельям живучи

развратно. Надобно,

дескать, у монастырей села отнять, а чернецы б де и богу молились и сами б землю пахали,

словно пашенные мужики. Вона, отец, время каково смутно!

– Ахти! – сокрушился душевно подседоватый и стал хлебать из миски серебряной

1 Мерлушками называются овчины с малых ягнят; если притом овчины мелкокудрые, то они называются

смушками; линяки – овчины с молодых ягнят, начавших уже линять; поярки – овчины с молодых овец.

2 Тафья – шапочка вроде тюбетейки, закрывающая только макушку головы.

куриную уху.

Как и другим, хлебосольный хозяин посылал и князю Ивану через стольников своих

ломти хлеба, куски лосины, чары красного вина и боярского меду. Но князю Ивану с его

подстриженной бородкой и в новом коротковатом кафтане поверх венгерской куртки было не

по себе среди этого сборища мокрых бород, в которых застряли рыбьи кости, бок о бок с

ворохом старозаветных шуб и манатей, залитых наливками и щами.

Князь Иван пил мало, еще того меньше ел, и это не ускользнуло от внимания хозяина,

обратившегося к князю Ивану со своего места:

– Князь Иван Андреевич! Почему закручинился, не пьешь и не кушаешь?.. Обидно мне

это... Я чай, тут всё люди свои: боярство, духовные власти, купчины первых статей... И сам

ты породою человек лучший. Вот и поешь с нами хлеба и держи с нами добрую згоду. . 1 А

коли будет у нас добрая згода, то будет и доброе дело.

Князь Иван встал, поднял вверх свою чару, поклонился Шуйскому и чару свою осушил.

И, опустившись на лавку, стал умом раскидывать: «Добрая згода... Доброе дело... Какие такие

там еще дела?.. Чего еще там затеял хитролис плюгавый? При Годунове был для него

царевич – вор, Гришка Отрепьев. После Годунова стал истинно царь, Димитрий Иванович. А

не унялся тогда хитролис, почал под государя подкапываться, ковы ковать, на жизнь его

умышлять... Ну и привели затейщика на казнь. А и помиловал же его государь, жизнь

даровал, из ссылки воротил, вернул ему и вотчины и поместья. Живи, старик, в Боярской

думе сиди, женись, коли хочешь... Ан нет!.. О згоде заговорил, о «добром» деле... Ну, и

послушаем же».

Сидевший плечо к плечу с князем Иваном монах, не переставая икать

и навалившись на

князя Ивана, молвил:

– И!.. Добро сказывает хозяинушка любезный, Василий... и!.. Иванович князь. Надобно

нам добрая згода... православным христианам... стояти крепко за церковь святу... Вон-де уж и

молвка есть: будет-де скоро на Москве... вместо патриарха... папежский арцыбискуп!.. и!..

Князь Иван повел плечом – качнулся чернец в другую сторону, к другому своему соседу,

какому-то моложавому белобрысому сюсюке в непомерно широкой шубе. И хоть видно было

князю Ивану – пьян чернец, еле лыко вяжет, но все же возразил ему:

– Все это, отче, пустое. Негоже нам внимать речам льстивым и слухам лукавым.

Но слова князя Ивана не дошли до чернеца: опившийся монах уже икал в бороду

белобрысому сюсюке, который пытался рассказать что-то навалившемуся на него монаху.

– Батюска государев, – мямлил сюсюка, – царь Иван Васильевиц...

– Кой он ему батюшка!.. – даже отшатнулся от сюсюки монах. – Глупый ты!.. Я тебе

расскажу. . а ты слушай. – И он запустил свои пальцы к сюсюке в тарелку, нагреб там у него

горсть рису, сваренного в меду, и набил себе рисом этим рот. – Расскажу, – лепетал он, икая,

давясь, кашляя, – расскажу. . и!., и!..

Замахавши рукой, чернец, как мог торопливо, выбрался из-за стола и сразу побрел в

соседнюю палату, едва не растоптав карлика с карлицею, катавшихся по ковру, забросанному

объедками, засыпанному огрызками, усеянному костями.

XXI. ЗАГОВОРЩИКИ

Уже и темнеть стало у Василия Ивановича Шуйского в трапезной палате, сумрачной,

низкой, с крохотными оконцами в мутной слюде. Холопы зажгли медное паникадило, и в

палате стало еще душней от пара, окружившего сизым венцом каждую свечу, от гомона, в

котором перемешались выкрики, смех, пьяные шалости и пьяные вздохи. Распахнулись шубы

вконец, расстегнулись однорядки до последней пуговки, развязались у пировавших и языки.

– Смялась вся земля наша, и скоро нам, лучшим людям, настанет и последняя теснота, –

донеслось к князю Ивану из речи Василия Ивановича, которую держал хозяин, склонившись

к Мстиславскому, к Сицкому, к Семену Ивановичу Шаховскому-Харе, к тем, кто сидел

поближе и не стал бы Шуйскому говорить поперек. – И ныне уже время приспело

смердящего пса и злого аспида извести.

1 3года – согласие.

– Так-так, так-так, Василий Иванович князь, – тряс в ответ Шуйскому бородою своею

Мстиславский, кудахтал Сицкий, поддакивал Семен Иванович Шаховской. – Смялась совсем