Бешеный волк (сборник)

Удальцов Николай

Я не против офицеров вообще. Меня смущает только лицемерие в отношении обезличенной восторженности их профессией.

Между прочим, сам я не слишком большой лицемер.

Одно время, уже довольно давно, у меня был роман с очаровательной женщиной – капитаном милиции.

Как-то раз, мой друг Андрей Каверин, предварительно разглядев у меня на лице следы помады, спросил:

– С кем это ты целовался? – я честно ответил:

– С капитаном милиции. Очень красивая женщина.

А ведь мог бы сказать, что с полковником.

Но иногда, правда, для меня, превыше всего.

Кстати, когда встречаешься с женщиной-офицером, неизвестно, на что правильнее рассчитывать – на победу или на почетную капитуляцию.

…Мы с Ниной

договорились встретиться в одиннадцать, но я пришел пораньше, и у меня было время погулять среди памятников.

Вообще, «Музеон» – очень примечательное место.

Можно увидеть именно то, что нравится тебе самому: современная скульптура перемежается яблочной аллейкой, посаженной представителями почти современной партии «Яблоко».

И скульптура может быть такой же интересной и непонятной, как непонятно и интересно название политической партии.

Кому еще придет в голову назвать скульптуру, изображающую лежащую женщину – «Спящая». Не будь этого исчерпывающе поясняющего названия – кстати, исчерпывающего способности автора – зрители, наверное, думали бы, что скульптор сотворил бомбардировщик с изменяющейся геометрией крыла.

Когда я сказал что-то подобное моему другу, художнику Григорию Керчину, он ответил мне:

– В таком случае, невозможно ни изображать, ни лепить лежащую женщину.

Ведь назвать ее иначе не возможно.

– Почему? – ответил я, – Можно назвать «Видящая сны»…

И каждая линия женского тела станет иметь смысл…

Там же, в «Музеоне», находится единственный в Москве памятник жертвам сталинских репрессий, созданный человеком – камень с Соловков на Лубянской площади – это все-таки творение природы, хотя и бывшее свидетелем сотворений человеческих.

Когда мне приходится бывать в «Музеоне», я всегда прихожу к этому памятнику.

Хотя он мне не нравится.

Потому, что он больше похож не на скорбное напоминание о репрессиях, а на анекдоты о них.

Там же стоит отбитоносый Сталин из коричневого мрамора.

Я не знаю историю этой скульптуры, но думаю, что нос тирану отбил какой-то лихой перестроечник, во времена всеобщего ликования, безответственности и самоуверенности.

Мне это тоже не нравится потому, что я уверен, что издеваться над поверженными тиранами имеет право только тот, кто находил в себе силы и мужество издеваться над тиранами еще неповерженными.

Впрочем, возможно, это напоминание тиранам: «Знайте. Кто-нибудь, когда-нибудь все равно отобьет вам нос. И, кстати сказать – правильно сделает…»

Одного памятника в «Музеоне» нет.

Памятника человеку, который заслужил место хотя бы в кунц-камере памятников.

Памятника Хрущеву.

Ничего из того, что можно было бы привезти в «Музеон», от Никиты Сергеевича не осталось.

Видно уж больно он был инороден.

И для врагов России, и для врагов ее врагов…

…Когда-то, в юности, когда я любил рассказывать анекдоты о Хрущеве – кстати, это были первые политические анекдоты не только для меня, но и для всей страны, моя мама сказала мне:

– Никогда не осуждай человека, если он пытается делать добрые дела.

Даже если он делает их неправильно…

Просто, научись делать добрые дела лучше…

…Пока я гулял среди скульптур, время постепенно проходило, но его оставалось еще много.

От нечего делать я зашел в пустое кафе, взял чашку кофе, и вышел на террасу, где с утра пустовали все столики.

Они, как и я, кого-то ждали…

И тогда я увидел Нину.

Не трудно понять, что то, что это она, мне стало ясно сразу.

Высокая, довольно полная, хотя и стройная женщина в зеленой форменной юбке, черных туфлях на невысоком каблуке, кобальтовой рубашке с короткими рукавами и погонами на плечах и сложенным пополам кителем в руках.

На зеленеющей, осолнечненной лужайке, пресекаемой тропинками самым удобным для людей способом – во всех направлениях и без прямых, всегда срезаемых углов на поворотах,

ее защитная одежда должна была показаться чем-то чужеродным, но я не стану врать, что сразу почувствовал это.

Меня подкупили ее волосы.

Длинные, прямые, цвета почти уже черного, но еще, все-таки, каштанового.

Как много вещей прощается длинноволосым женщинам. Почти столько же, сколько женщинам длинноногим…

Я не обратил внимания ни на что. Ни на плотно сжатые губы, ни на глаза, в которых серьезность не только застыла, но и окаменела, ни на какую-то ее общую отутюженность, не форменную, а внутреннюю. Такие женщины, что в шинели, что в купальнике умудряются принять стойку: «смирно», – не по команде, а сами по себе.

И остаются в этой стойке непоколебимыми никами обстоятельствами – единственным, что существует именно для того, чтобы менять позицию.

Впрочем, все это пришло мне в голову уже потом.

Где-то посреди той ночи, окончанием которой началась эта история.

Самой неприятной ночи в моей жизни из тех, что я проводил с женщиной…

…Любой музей, в том числе и музей под открытым небом, очень выигрышное место для художника.

Кроме каких-то специфических, занятных деталей, которые художник знает просто по существу своей работы, можно еще и по вопросам, чисто интеллигентским, словами прогуляться, как по дорожке сада.

В «Третьяковке» – рассказать о том, кто на самом деле написал трех медведей или показать, что «Явление Христа народу», картина, писавшаяся четверть века, это – так и недописанная картина. В «Эрмитаже» – предложить спутнице поискать третьего распятого на гравюре Рембрандта «Три распятых».

Много чего знают художники из того, что обычным людям и знать-то никчему…

То, что первая наша с Ниной встреча прошла вполне нормально, и, даже, как-то обыденно для первой встречи – в этом не было ничего диковенного.

Поговорили мы и друг о друге, и каждый о себе самом.

И как-то, между всем остальным, выяснилось, что ее бывший муж оказался большой сволочью, и я не придал этому значения не потому, что изначально не верил Нине, а просто так, по привычке – еще ни разу не слышал от женщины, не живущей с мужем, что муж сволочью не был.

Здесь дело не в женщинах и даже не в мужьях – просто, если бывший муж не сволочь, то как-то не складно получается.

Сам я остался верен себе, и честно признался в том, что у меня были хорошие жены, просто я этого сразу не понял, а кто понял это несразу – тот уже бывший муж.

Кроме этого, Нина рассказала мне, что работает, вернее – служит, инспектором пожарной охраны в каком-то центре. И работа ее устраивает потому, что «сутки – трое дома» – очень удобно. Особенно, если живешь в Чехове, а работаешь в Москве.

В общем, все, что было – было почти естественно.

И не понятно – зачем это было нужно нам?..

Наверное, наша встреча ей тоже понравилась.

И прощаясь на «Киевской», я поцеловал Нину в щеку, под ее слова:

– Жаль, что хорошее так быстро проходит…

В тот момент, я не подумал о том, как она права…

…Несколько дней мы не встречались.

Передавали друг другу на мобильники СМСки: «С добрым утром» «Спокойной ночи», – иногда с восклицательными знаками на конце, иногда – нет.

И, наверное, все могло бы этим ограничиться, умерев естественной смертью – попросту присоединиться к большинству человеческих шансов, но приблизительно через неделю после нашей первой встречи, Нина позвонила мне часов в пять, может, совсем чуть– чуть позже:

– У меня сегодня день выдался пересменочный.

– Какой? – не совсем понял я. То есть оценил ситуацию так, как оценивает ситуацию большинство людей на свете.

И по любому поводу.

– Ну, в общем, сегодня я в день, и завтра я в день. Домой естественно, не поеду, а переночую у родственников.

Тогда я и сделал ошибку.

Правда, о том, что это ошибка, я, в тот момент, не догадывался.