Бесконечность любви, бесконечность печали

Батракова Наталья Николаевна

– Любит, не любит - мне все равно! Я его не люблю! И никогда ничего ему не обещала, понимаешь? Веня, что же ты наделал?!

– Катюнь, ну прости!..
– заканючил он.

– Что он делает у начмеда?

– А я почем знаю? Ломился в дверь, как и другие. На крыльце много разного люда - родственники, журналисты, милиция. Никого не пропустили, а его вдруг пригласили. Может, потому что немец?
– Ну мало ли. Не хотят скандала, к примеру... А что такое?

–

Понимаешь, начмед вчера из-за меня устроила лечащему доктору разнос, меня из больницы собиралась вышвырнуть, а тут вдруг резко передумала

– А какое она имеет право вышвыривать тебя из больницы?

– Это уже неважно. Непонятно другое. Сегодня утром она на ровном месте воспылала ко мне любовью и отказалась выписывать. А тут еще Генрих у нее в кабинете!

– Ну, погорячилась, опомнилась. С кем не бывает?
– попытался вступиться за неведомого начмеда Веня.
– К примеру, узнала, что ты журналистка..
– добавил он и тут же ухватился за эту идею: - Возможно, захотела, чтобы эту историю с отоплением осветили в прессе в нужном ракурсе. Подумай: какой ей резон с тобой ссориться? Тем более ты совсем недавно такую статью о профессоре медицины забомбила! Так что все просто.

– А если бы не журналистка то вышвырнула бы?
– хмыкнула

Катя, присев на стоявшую в коридоре кушетку.
– Нет, здесь другое.

У моего врача создалось впечатление, будто я для этой Лежнивец личный враг! А я даже понятия о ней не имею! И ты еще Генриха сюда умудрился впутать!

– Кать, ну прости... Правда ведь, как лучше хотел. Не растить же мне и твоего ребенка? Своих трое, - запричитал он, да так жалобно, что у Кати весь гнев испарился.

– Вень, давай договоримся: ребенка я буду растить сама, без чужой помощи.

– Расти сама, - вздохнул он.
– Хотел помочь. Честное слово!

– Ладно...
– она поднялась с кушетки.
– Надо идти. Вот только о чем с Генкой говорить, ума не приложу. Промолчал бы ты вчера - не было бы у меня новой головной боли. Или уж лучше правду сказал бы, все равно рано или поздно он узнает... Только не уезжай, дождись его. Скорее всего, повезешь обратно в аэропорт.

– Куда ж я теперь денусь? Дождусь... Стрельникова здесь. Хочет написать об аварии и положении в больнице, - как бы между прочим сообщил он.

– Он не говорил, когда у него обратный билет?
– словно не услышав его слов, поинтересовалась Катя.

– Не говорил. Но я так понял - не на один день прилетел.

– Ясно... Пошлая.

– Удачи!

Потюня спрятал телефон, натянул на замерзшую руку перчатку и тяжело вздохнул. Снова не то сказал, не так сделал. И когда жизнь научит его держать язык за зубами? Или хотя бы думать, прежде чем говорить.

И все-таки беспокойство за Катю не отпускало.

«Да

уж, лоханулся с Генрихом, признаю, - каялся он, крадучись, как шпион, к огражденной территории.
– Значит, отец - Ладышев. Надо все-таки ему позвонить, раз просил. Вдруг он не знает, что Катя в больнице? Эта гордячка могла и ему ни слова не сказать. Глупая. И я болван - зачем ее послушался? Вот сделаю несколько кадров и позвоню. Пусть потом Катька ругается, не впервой...» -принял он решение и, заняв хорошую позицию для съемки, вклю камеру....

Зина стояла у окна на кухне Ладышева, машинально рассматривая зимний пейзаж за стеклом, и раздумывала: остаться здесь на ночь или уехать домой? Как мать она должна быть рядом г больным ребенком. Это даже не обсуждается. Но сын - у свекрови, тащить его домой по такому холоду нельзя: достаточно пары глотков морозного воздуха - и осложнение обеспечено. Ночевать у бывшей свекрови тоже неудобно. У нее теперь есть другая невестка, и не известно, как она к этому отнесется. Внук - он всегда внук, а вот экс-супруга сына - отрезанный ломоть. Свекровь это тоже понимает: дипломатично заверила, что все у них будет в порядке, и посоветовала Зине ехать домой.

«Ну и ладно... Лекарствами и продуктами я их с утра обеспечила, - успокоила она себя.
– Если что, свекровь позвонит, тут же примчусь. А вот как быть с шефом? Температура под сорок, сбивается тяжело, полубред, ничего не ест. И при этом сплошные капризы: не хочу, не буду, не надо, потом. Вот уж правда: больной мужчина хуже больного ребенка! Все-таки придется здесь ночевать. И Нина Георгиевна просила».

Мать Ладышева уже несколько раз говорила с Зиной. Первый раз позвонила на мобильный сына, но, поскольку он спал, пришлось ответить ей. Скрыть, что Вадим Сергеевич заболел и лежит с высокой температурой, невозможно. Но и Нине Георгиевне приезжать сюда ни в коем случае нельзя: с ее сердцем и давлением не хватало еще и грипп подхватить!

За спиной раздалась приглушенная вибрация. Снова телефон шефа. Хорошо хоть звук отключила, можно отвечать выборочно, не опасаясь, что непрерывные звонки потревожит больного. Отвечала только Нине Георгиевне и Андрею Леонидовичу. Остальные пусть ждут, пока выздоровеет.

На этот раз на дисплее высветилось «Вениамин Потюня». Удивленно приподняв бровь, Зиночка решила ответить.

– Да, - негромко произнесла она.
– Веня, это вы?

– Я... А вы кто?

– Зина. Секретарша Вадима Сергеевича. Мы с вами вчера встречались в редакции.

– А... Ну, здрасте! А Ладышева можно?

– Нет, нельзя. Он спит.

– Да? Странно.

– Ничего странного: у него высокая температура. Грипп.

– А-а-а...
– протянул Потюня.

– Ему что-то передать? Вы что-то узнали о Кате?
– оживилась Зина.

– Нет... Хотя... Ну...
– растерянно забормотал он.
– Пока ничего не узнал, но передайте, чтобы он мне перезвонил.