Без черемухи
Шрифт:
– - Ну, а все-таки потом, когда, стала пить,-- оказалось не так страшно?
– - Я думала только о том, что я делаю это для тебя. И чем было для меня это страшней и неприемлемей, тем большую любовь к тебе я чувствовала. Если бы это было для меня не страшно, а вполне обыкновенно, то в этом никакой жертвы не было бы. А я сказала себе, что для тебя я готова на всякую жертву. Но... правда, когда сама начинаешь делать то, что делают другие, то оказывается, все это менее страшно.
– - Все страшно только в теории. Ну, а что ты чувствовала?
– -
– - И всем портила настроение своей строгостью?
– - А разве тебе было бы приятно, чтобы я была не строга?
– - спросила она.
– - Конечно. Мне гораздо приятнее, когда ты вот такая, как сейчас.
Она испуганно отстранилась от него.
– - Не надо так... ради бога. Мне кажется, я сейчас не должна быть близка к тебе...
– - Почему?
– - Я не знаю, как объяснить... Ну, постой, а что, если бы он... поцеловал меня!
– - Что же такого, тебя от этого меньше не станет. Даже наоборот, больше.
– - Как больше?
– - Да так. Женщина, которая таким образом относится к этим вещам, имеет тот опыт и то содержание, которого не имеет такая, например, щепетильная девушка, как ты. Она, в сущности, бережет физиологию в ущерб душевной сложности, которую она могла бы иметь от соприкосновения с мужчинами.
– - Слава богу, слава богу, что ты так думаешь. Я нарочно сначала спросила тебя. Если бы ты ответил иначе, я бы ни за что не решилась рассказать тебе, что я перечувствовала. Боже, как все запутано и непонятно,-- прибавила она, смущенно краснея и как бы не замечая руки жениха, которой тот обнимал ее за талию и тихонько прижимал к себе.
И так как, когда она говорила, то становилась доступнее,-- как бы всецело поглощенная своей мыслью или новыми, неизвестными ей прежде ощущениями,-- молодой человек сказал поспешно, очевидно, более занятый своей рукой, чем ее словами:
– - Конечно, расскажи, мне очень интересно, что ты чувствовала.
– - Совсем? Совсем? Все?
– - Конечно, чего стесняться! Каждому человеку все свойственно чувствовать и ничего в этом позорного или неприличного нет. Факт. А факта не изменишь.
– - Меня очень поразило то, что ты сказал: "Тебя от этого меньше не станет". И, конечно, теперь я вижу, что это так. Все это вздор в сравнении с настоящим чувством, какое у меня к тебе есть. Оно только увеличилось...
– - И ты стала заметно добрее...
– - Нет, милый, милый... не надо так... Я сейчас тебе расскажу.
VII
Она торопливо уселась поудобнее на лавке и, набрав дыхание, как перед чем-то решительным, сказала:
– - Ну, вот... когда мы сидели на ковре, я пила и у меня кружилась голова, но очень приятно. Я никогда не испытывала такого ощущения. Все как-то кружится, плывет, и так все легко и просто кажется.
– - Это тебе иллюстрация к твоим понятиям о какой-то душе:
– - Да... Ну, а потом мы... нет, мне стыдно ужасно!
– - Глупости, глупости,-- сказал молодой человек, и точно ее признания давали ему больше прав на нее, он все ближе и теснее прижимал ее к себе.
Они сидели на последней скамейке у стены, не видные для других пассажиров. И эта уединенность еще больше увеличивала между ними ту интимность, волнующую близость, какая возникала от этого непривычного для них разговора.
– - Ну, хорошо, я все расскажу... Потом мы пошли с тем знакомым в другую комнату. Он стал целовать меня. Я помнила только о нашем деле. И говорила только о канделябрах, кажется. И о клейме. Он же все твердил, что клеймо для него неважно, что он выше предрассудков. А потом я не знаю... как это случилось.
Она вдруг почувствовала что его рука, обнимавшая, сразу перестала двигаться и остановилась. Потом он вскочил.
– - То есть, ч_т_о случилось?
– - спросил он тоном, от которого у нее остановилось сердце и закололо в кончиках пальцев.
– - Ч_т_о?.. Милый, не думай... Я помнила только о тебе и о нашем деле...
– - Что он потом с тобой делал?!
И в его глазах, которые были видны в тусклом свете дрожащей вагонной свечи из фонаря, она уловила что-то жестокое, злое и чуждое
– - Я не знаю, милый... я не поняла... Я все хотела его остановить, и никак не могла найти момента и боялась, что он откажется от канделябров. Я думала, что для тебя это почти все равно, а это даст нам наконец счастье. Сама же я готова была пожертвовать для тебя всем. Я так боролась с собой, так страдала, прежде чем убедить себя, что это предрассудок, что я д_о_л_ж_н_а побороть себя.
Молодой человек крикнул, побледнев:
– - Да ты что, ошалела?!. Ты...
Он вдруг не договорил и пересел от нее далеко к окну.
VIII
Минут пять прошло в молчании. Она с тревогой и испугом смотрела на него, потом робко подошла к нему.
– - Ну, милый, скажи хоть слово... Ну, что же ты?
Но тот, не отвечая, смотрел мимо ее умоляющих глаз в окно.
– - Скажи же...
– - Пойди к черту... Ты мне больше не нужна. Между нами все кончено.
Глаза девушки расширились от испуга и отчаяния. Она онемела.
– - Милый, бог с тобой...
– - Какой тут к черту бог! Оставь меня.
Он со злобой и омерзением сунул руку в карман и достал пачку червонцев.
– - Вот твоя цена... ты понимаешь это? Гадость!.. Мне противно прикасаться к этой мерзости.
И он, взяв пачку денег обеими руками, сделал движение, как бы готовясь перервать пачку пополам и бросить под лавку. Но потом остановился, нервно постучал пачкой по щиколотке большого пальца и с еще большим омерзением сунул деньги обратно в карман.