Без оглядки на богов. Взлет современной Индии
Шрифт:
Жизнь в оборудованной кондиционером квартире в Дели – не лучшая подготовка к пребыванию в гостях у Рой. Ее жилище – несколько маленьких глинобитных хижин, которые еще недавно были покрыты соломой. Солому пришлось заменить на заводскую черепицу, потому что, как она объяснила полушутя, по ночам время от времени на землю падают кобры, охотящиеся в соломе на крыс. Но поскольку стояла удушающая жара, которая перед муссонными дождями особенно невыносима, мы все укладывались на ночь под открытым небом на традиционные деревянные лежанки чарпой, скрепленные джутовыми веревками, – на таких лежанках крестьяне любят проводить послеполуденный отдых. Мое появление было настоящим подарком для москитов. Трапеза всякий раз представляла собой питательную вегетарианскую смесь из риса, роти (индийский хлеб), чечевицы и баклажанов, запиваемую кружкой пахты. После еды мы мыли руки и тарелки под тоненькой струйкой воды, которую в этих краях приходится расходовать очень
«Левая рука» Аруны – Никхил Дей, интеллигентный и человек с четким выговором, слегка за сорок, присоединившийся к ней с первого дня переезда в Девдунгри, выходец из столь же высокопоставленной городской семьи. Отец Никхила был вторым человеком в командном составе Индийских ВВС. Вместе с ними жило много других людей, и все они казались одной большой сплоченной семьей. Последователи Аруны приветствуют друг друга, поднимая сжатый кулак и произнося Zindabad!, что означает «Здравствуй!», вместо Namaste или Salaam Mekum, как принято у индийцев (соответственно индуистов и мусульман). Я обнаружил, что, несмотря на угнетающую жару, пребывание среди них бодрит. Группа Аруны Mazdoor Kisan Shakti Sangathan или MKSS («Организация [борьбы] за расширение возможностей рабочих и крестьян») агитирует за защиту основных прав простых деревенских жителей от глухой к их нуждам бюрократии.
Мне хотелось понять, что движет Аруной: я считал, что это объяснит ее отношение к деревне. «Мы с друзьями много обсуждали, кто больше коррумпирован – политики или чиновники», – ответила Аруна, энергичная и живая, как совсем молодая женщина, хотя ей уже за пятьдесят. Временами строгое выражение лица, делающее ее похожей на школьную директрису, сменяется заразительным смехом. Один из ее последователей зачитал вслух льстивое письмо от ученого из небольшого городка, в котором тот подобострастно просит у нее разрешения написать ее биографию. «Ох уж эти chamcha [прихлебатели], – сказала она. – И откуда только они берутся?» Аруна сказала, что, по ее мнению, чиновники виноваты в коррупции больше, потому что обычно они происходят из более привилегированных семей, чем политики. «Вот почему я бросила службу, – объяснила она. – Я больше не могла это выносить. Я хотела жить и работать среди деревенских жителей, чтобы вместе с ними бороться за перемены».
Никхил привез меня в типичную раджастанскую деревню Сохангарх, расположенную в том же районе, что и Девдунгри. MKSS провел обследование доходов и уровня жизни восьмисот жителей деревни и собрал информацию, дающую достаточно точную картину жизни среднего крестьянина в Северной Индии. В центре Сохангарха, как и во множестве таких деревень, расположена небольшая пыльная площадь, по которой иногда бродят священные коровы. Деревня пестрит скромными храмами индуистских богов. В редких домах зажиточных крестьян есть электричество, но напряжение в сети бывает в лучшем случае три-четыре часа в день. Большинство крестьян обходится керосиновыми лампами. С водой, конечно, очень плохо, поэтому люди по нескольку дней не меняют одежды.
Как и везде в Индии, мы могли увидеть здесь омовения: взрослые чинно моются полностью одетыми – в белых туниках (мужчины) и в цветастых сари (женщины). Средний земельный надел составляет всего пол-акра, что позволяет кое-как прокормить семью и очень редко произвести что-нибудь на продажу. Величина среднего земельного надела постепенно уменьшается, потому что землю приходится делить между сыновьями следующего поколения. Не стоит рассчитывать, что крохотные участки смогут обеспечить не то что зажиточность, но хотя бы простую материальных обеспеченность растущего сельского населения. Если не произойдет оттока значительной части сельского населения в города, что позволило бы увеличить размер наделов путем добровольной продажи, дальнейшее дробление земли лишь ухудшит ситуацию.
Небольшие деньги сельчанам удается зарабатывать случайными услугами и заработками в ближайшем городке Беаваре, в столице Раджастана Джайпуре, или в крупных городах за пределами штата. Вопреки распространенному представлению, что деревенские индийцы связывают свое выживание исключительно с землей, мужчины бегут из деревень, потому что не могут прокормить свои семьи. К 2001 г. более трети семей в сельской местности жили за счет отхожих промыслов [33] . Это означает, что существует скрытый запрос за миграцию в города. По данным Аруны, в предыдущий год деревня Сохангарх в целом заработала 5,1 млн рупий (примерно 120 000 долл.), т. е. в среднем по 150 долл. на человека. Получается, что в среднем на продукты питания приходится ежедневно по 6 рупий (примерно 10 центов) и еще 3 рупии на порицаемые гандистами излишества вроде чая и bidi, дешевых самокруток для бедняков.
33
Я благодарен Омкару
Никхил собрал группу местных жителей, чтобы те рассказали нам о своей жизни. Деревенским женщинам было интересно послушать, но они держались на почтительном расстоянии. Мужчины были в ярких красных тюрбанах и с роскошными усами, обязательной принадлежностью крестьян Раджастана. По просьбе Никхила они вставали один за другим и рассказывали о своих занятиях. Получилась повесть о крахе сельскохозяйственной экономики. Один зарабатывал копаньем колодцев, бродя от деревни к деревне. Другой работал в Дели охранником в одной из крупнейших фирм Индии Reliance Industries. Третий был ткачом, потерявшим работу в городе. Четвертый годами безуспешно пытался пробиться в армию. Двое следующих подрабатывали разными услугами в отеле в Ахмедабаде, что в соседнем штате Гуджарат. И так далее. Практически никто из них не остается в деревне, потому что крестьянский труд не позволяет свести концы с концами. Пока они находились на заработках, их жены и дети жили тем, что дает корова и маленький участок земли. Очень немногим удалось найти в городе постоянную работу. А раз не удается найти в городе постоянный источник приличного дохода, они не рискуют продать землю и покинуть деревню насовсем. Десятки миллионов жителей деревни держатся за свой надел, потому что это единственная имеющаяся у них гарантия выживания.
Я спросил Никхила, верит ли он в то, что деревня – эта или любая другая – может обеспечить будущее всем своим жителям. Никхил, как и Аруна, принадлежит к числу самоотверженных активистов, которых все еще порождают города Индии. Приверженцы Ганди придерживаются принципа ненасилия, но среди них попадаются люди, твердые как кремень. «Занятно, – сказал Никхил, – но даже когда я был подростком и жил в доме своих родителей в Дели, ведя потребительский образ жизни со всеми этими современными удобствами, я хотел жить в деревне и заниматься чем-то таким. Для меня переезд в деревню оказался совсем простым и легким. На самом деле, мне гораздо труднее приспособиться, когда я возвращаюсь в город, чтобы побыть с моими родителями. Мне не нужны ни электричество, ни кондиционер, ничего», – сказал он. Ну а если деревенские решат двинуться в город, спросил я, будет ли это означать, что они пожертвуют своей культурой? Никхил задумался. «Говорить так означает упрощать, – ответил он. – Но я убежден, что мы не рискуем потерять все это [он повел рукой, указывая на деревню]. Если улучшить обработку земли и надомные работы, деревня сможет выжить. А если люди бросят свои деревни, они утратят корни, возникающие только на родине, они лишатся силы, которую дает естественное окружение».
Чем больше я разговаривал с Аруной и Никхилом, тем определеннее становилось ощущение, что хотя они искренне мечтают о благополучии сельских жителей и много делают для того, чтобы морально поддержать их в борьбе за свои права, за всем этим стоит нечто большее. Они мечтают об обществе, в котором земля будет кормить большинство населения, но при условии глубоких социальных реформ. По-видимому, их действительной позицией является свадеши – самодостаточность. Они хотят, чтобы Индия избежала общего пути, на котором общество по мере развития постепенно урбанизируется. «В одних отношениях мы гандисты, а в других – марксисты, – сказал Никхил. – Хотя мы предпочитаем избегать ярлыков». Трудно вообразить, чтобы кто-нибудь из этих крестьян по доброй воле отказался от возможности иметь электричество и все остальные удобства «потребительского стиля жизни». Столь же трудно вообразить экономическую модель, которая обеспечит экономическое благополучие и просвещенный образ жизни 700 млн сельских жителей Индии, за что борются Аруна и Никхил. Индийцы будут продолжать перебираться в города. Многие сделали бы это немедленно, если бы смогли найти постоянную работу.
Сто лет назад Франция была преимущественно сельской страной. Теперь она преимущественно городская. Но французская культура жива, как живы и французские деревни. В представлениях Аруны и Никхила современный мир состоит из транснациональных компаний, стремящихся эксплуатировать индийский народ и ресурсы страны, чтобы нахапать прибылей и вывезти их из страны. В сущности, эти корпорации представляют собой современную версию Ост-Индской компании, британской организации, которая на основании королевской хартии занималась колонизацией Индии в XVIII в. Они видят мир как неолиберальную антиутопию, где прибыли извлекаются из обмана и грабежа развивающихся стран, где индийцы перебираются из деревень в города не добровольно, а потому что новые технологии и погоня за прибылью жестоко отрывают их от корней. Новая глобальная форма капитализма заменяет людей машинами, делает их труд и умения ненужными и вынуждает переселяться в города. Попав в город, они превращаются в крохотные винтики и шестеренки гигантского аппарата глобализации. Словом, в их представлении о мире экономическая либерализация и урбанизация вызывает гораздо больше страхов, чем надежд.