Бездомники

Лейкин Николай Александрович

— Господамъ суровщикамъ поклонъ и почтеніе! Дяденька Осипъ Вавилычъ все-ли въ добромъ здоровь?

— А, Пудя! Опять объявился! — весело заговорили приказчики.

— Вчера изъ богоспасаемаго града Шлютина. Богъ милости прислалъ, — отвчалъ Чубыкинъ. — Ну-ка, ребятки, складывайтесь дядину племяннику на бутылочку.

— Постой… погоди… Надъ нами не каплетъ. А дяденька твой Осипъ Вавилычъ только вчера вспоминалъ о теб,- сказалъ старшій приказчикъ съ подстриженной бородкой. — Прочиталъ онъ въ газетахъ, что есть какая-то лечебница, гд лечатъ отъ запоя… «Вотъ-бы, говоритъ,

нашего Пуда»…

— Мн, Василій Парамонычъ, лягушку въ водку сажали, съ лягушкой меня водкой поили — и то ничего не помогло, — былъ отвтъ.

— Тьфу ты пропасть! — плюнулъ приказчикъ въ барашковой скуфейк. — И неужто посл этого не опротивло?

— Напротивъ, другъ… Даже слаще стала. Пожертвуй, Филимоша, гривенничекъ! — обратился къ нему Чубыкинъ. — Кажется, вдь тебя Филимономъ звать?

— Правильно. Но я пожертвовалъ-бы теб и больше, да вдь попусту: ты пропьешь.

— Пропью, милый… Это правильно… Но все-таки хоть въ закусочной гд-нибудь-бы всласть пообдать. Давно ужъ я горячаго не лъ. Сейчасъ-бы это я сткляночку, а потомъ селянку на сковородк съ ветчинкой. Вотъ я ужъ пятіалтынный насбиралъ. Да что пятіалтынный! Пятіалтынный мало.

Приказчики распахнули ставни и вошли въ лавку. Вошелъ вслдъ за ними и Чубыкинъ. Старшій приказчикъ посмотрлъ на него съ ногъ до головы и сказалъ:

— Накормить-то тебя, Пудя, и сейчасъ можемъ. Стоитъ только саечника позвать. У него и селянка есть, и все…

— Ярославскій Борель? Знаю я его… и онъ меня, поди, помнитъ. даль я у него… Но безъ сороковочки-то, Василій Парамонычъ, мн и кусокъ въ горло не пойдетъ. Да и зачмъ васъ конфузить тутъ около лавки. А вы сложитесь, кому что не жаль, и отпустите мн деньгами. Отнесу я дань въ казенку, выпью за ваше здоровье общее, а затмъ въ закусочную. Сыпьте, господа, въ шапку Пуду Чубыкину, сыпьте…

И Пудъ Чубыкинъ снялъ свою войлочную шапченку и протянулъ ее приказчикамъ.

Приказчики медлили, и одинъ изъ нихъ произнесъ:

— Складчину мы сдлаемъ, не въ этомъ рчь. Но не лучше-ли для тебя сапоженки какіе ни на-есть купить? Вонъ у тебя что на ногахъ-то…

Третій приказчикъ махнулъ рукой.

— Не стоитъ. Все равно пропьетъ. И сапоги пропьетъ. Я его характеръ знаю, — проговорилъ онъ. — Вдь ужъ не въ первый разъ.

— Пропью, милый… Истинно, пропью. Я и не скрываюсь, — откликнулся Пудъ Чубыкинъ.

— Ну, такъ вотъ теб пятачокъ на выпивку.

— Благодарю покорно. Господа, сыпьте хозяйскому племяннику! — потрясалъ шапкой: Чубыкинъ.

Приказчики клали кто пятачокъ, кто три копйки и говорили въ свое оправданіе:

— Теб поменьше-то сразу давать, такъ лучше. Вдь еще не разъ зайдешь попросить.

— Зайду, ребятки, зайду, если фараоны не изловятъ. Да вдь вотъ надо еще передъ дяденькой Осипомъ Вавилычемъ предстать. Ему я ужъ завтра объявлюсь. А вамъ — мерси. Мерси и адье до другого раза, — закончилъ Чубыкинъ съ ужимками, послалъ даже летучій поцлуй и выскочилъ изъ лавки.

V

Пуду Чубыкину сильно хотлось выпить водки.

Да и холодно ему было въ дырявой, хотя и ватной ситцевой кацавейк, далеко не доходившей до колнъ.

Штаны были тоже нанковые, а не суконные, изъ стоптанныхъ сапоженокъ выглядывали пальцы, носковъ не было, и ноги въ сапогахъ хотя и были обернуты тряпками, но очень тонко, такъ какъ сапоги были малы и при боле сильномъ окутываніи ноги въ нихъ не влзали. Самыя ступни ногъ онъ долженъ былъ даже обернуть въ газетную бумагу, чтобы надть сапоги. Единственной, вполн теплой вещью на немъ былъ гарусный шарфъ на ше, спускавшійся своими концами на грудь подъ кацавейку. При согрваніи изнутри водкой, такой костюмъ еще грлъ въ холодную осеннюю погоду, но у Пуда Чубыкина со вчерашняго полудня водки во рту не было, а сегодня моросилъ снгъ и погода была ужъ похожа на зимнюю.

Выйдя изъ-лавки дяди, Чубыкинъ остановился на углу и сосчиталъ собранныя имъ деньги. Оказалось всего пятьдесятъ дв копйки.

«Мало еще, — подумалъ онъ. — Мерзавчика пить не стоитъ, очень ужъ посуда мала, только разбередишь себя и никакого толку не будетъ. А выпить сороковку, такъ много-ли мн тогда на селянку и на ночлегъ останется! Пустяки. А сегодня для прибытія въ Питеръ хочется всласть солененькаго съ кисленькимъ пость. Да долженъ я вечеромъ еще товарища лужскаго кадета попотчивать. Общалъ ему. Нтъ, надо еще посбирать, пока трезвъ. Пьяному собирать хуже. Мало кто подаетъ. Незнакомые совсмъ не подаютъ», — ршилъ онъ и вошелъ еще въ лавку — шорную.

Пахло кожей, ворванью. Висли хомуты, шлеи, подпруги, супони, гужи. Цлый рядъ дугъ ломовыхъ стоялъ на полу. На полкахъ виднлись разложенныя щетки разныхъ сортовъ, пачки съ металлическими украшеніями для сбруи, нашильники для парной упряжи, а съ потолка были свсившись валеные сапоги. На скамейк около выручки сидлъ хозяйскій сынъ, черненькій, съ маленькой бородкой, въ барашковой скуфейк, въ тулупчик на овчин. Онъ курилъ папироску и читалъ газету. Приказчикъ за прилавкомъ кроилъ ремни изъ кожи.

— Пожертвуйте на сткляночку… — началъ Чубыкинъ, остановясь около двери.

Читавшій газету хозяйскій сынъ быстро опустилъ газетный листъ, взглянулъ на Чубыкина и быстро воскликнулъ:

— А! Явленное чудо! Пудъ! Не долго-же ты нынче пропадалъ. Когда объявился?

— Вчера прибылъ-съ въ сверную столицу и остановился въ Европейской гостиннц.

— Покажись-ка, покажись! Батюшки, въ какомъ ты вид! Въ такомъ ужасномъ вид ты никогда еще не приходилъ.

— Приходилъ-съ, Анисимъ Парфенычъ… хе-хе-хе, запамятовали вы только… хуже еще приходилъ, приходилъ такъ, что даже рубашки подъ одежей не было, а сегодня я въ рубашк,- отвчалъ Чубыкинъ.

— Откуда ты такіе костюмы берешь?

— Музей у насъ въ Шлиссельбург есть такой.

— Удивительно. А казенную одежу, въ которой васъ пересылаютъ на мсто приписки, значить по боку?

— Лишняя обуза, Анисимъ Парфенычъ, для страннаго человка.

— Именно, братецъ ты мой, ты странный человкъ.

— Не судите и не осуждены будете. А лучше вотъ подайте, что милость будетъ.

— Да вдь я жалючи. Когда-то мы съ тобой гуливали по «Аркадіямъ» и «Акваріумамъ».

— Было, прошло и быльемъ поросло! На сткляночку…