Безумие толпы
Шрифт:
Она улыбнулась.
– Я не настолько сломлена, как вы, должно быть, думаете. – Она внимательно посмотрела на него. – Вы пытаетесь понять, убила ли я эту женщину, приняв ее за профессора Робинсон? Позвольте, я сэкономлю ваше время. Я ее не убивала.
– Но хотели бы убить, – сказал Гамаш. – Вы именно это мне говорили на днях в бистро.
– Вряд ли я одна такая. Миллионы думают то же самое.
– Это верно. Миллионы людей пришли в ужас. Но растет и число тех, кто с ней согласен. Включая людей, занимающих достаточно высокое положение, чтобы реализовать ее предложения.
– И вы хотите сказать, что я решила воспрепятствовать ее появлению на этих важных встречах, о которых мне ничего не известно?
– Вы могли слышать о ее запланированной встрече с премьером. Это не тайна. Такая встреча могла бы дать старт реализации ее проектов.
– Слишком много всяких «могла бы», старший инспектор. Вы строите карточный домик. Он и одного сезона дождей не выдержит.
– Тогда давайте перейдем к железобетонным фактам. Вы не только дали ясно понять, что мне следовало бы позволить пристрелить ее, но еще и сказали: «Лучше не стоять у меня на пути».
– Знаете, хотя я и считаю вас нравственным трусом, все же до настоящего момента верилось, что вы хотя бы умный человек. Неужели вы и вправду считаете, что если бы я вынашивала планы убить профессора Робинсон, то дала бы вам эту подсказку? И словно этой глупости мне показалось мало, я еще решила сделать это на вечеринке, куда пришло полсотни гостей, да к тому же ошиблась и убила кого-то другого?
– Ошибки случаются, – сказал Гамаш. – Было темно, холодно, а убийца, вероятно, спешил…
– Я не совершаю ошибок, – отрезала она, – когда на карту поставлена человеческая жизнь. Это правда, я без зазрения совести прикончила бы профессора Робинсон, но не стала бы устраивать из этого такой балаган. Как там у вас говорят? Извержение дерьма, бурление говн? Вы тут, кажется, любите всякое merde.
Хания подалась вперед. Гамашу пришлось снова напомнить себе, что она еще очень молода. Двадцать с небольшим. И для нее, в отличие от Стивена, вероятность закончить дни в тюрьме могла быть сильным доводом в пользу того, чтобы не совершать преступления.
Но он подозревал, что она и без того уже в заключении. Эти шрамы были ее решеткой.
– Я не убивала мадам Шш… как там ее. Ни намеренно, ни по ошибке.
– Шнайдер. И простите меня за то, что не верю вам на слово. В полночь вы мне не попались на глаза. И на фейерверке я вас не видел.
– Вы меня не видели, потому что не смотрели на меня.
В словах, произнесенных столь откровенно, была чистая правда.
Никто, включая его самого, не искал героиню Судана – возможно, будущего лауреата Нобелевской премии мира, – никто не пожелал ей bonne annee. Никто не пожелал здоровья, счастья, долгих лет.
Никто не захотел обнять ее. И, подозревал Гамаш, у нее тоже не было такого желания.
– Это не означает, что вы там были, – настаивал он.
– И не означает, что я убила не того человека.
– Что вы делали в течение нескольких минут до и после полуночи?
– Я смотрела это дурацкое шоу по телевизору. Потом вышла полюбоваться фейерверком. – Она помолчала. – Я никогда прежде не видела фейерверков своими глазами. Они были… – Хания подыскивала
– Какие вещи?
– Красота. Покой. – Она выдержала его взгляд. – Доброта. Но они хрупкие и могут очень легко исчезнуть, если люди не хотят делать то, что нужно для их защиты.
– Я не думаю, что доброта такая уж хрупкая, – сказал Гамаш.
Сидя в углу, молодой агент переводила взгляд с одного на другого. Она не была уверена, что все понимает: разговор шел по-английски. Неужели они – старший инспектор и подозреваемая – беседуют о доброте?
– Если не хрупкая, то по крайней мере переменчивая, – возразила Хания. – Добро. Зло. Жестокость и доброта. Вина и невиновность. То или иное действие может содержать в себе все это, в зависимости от точки зрения. Впасть в заблуждение так просто, разве нет, старший инспектор?
– Например, поверить, что убить одного человека, чтобы спасти миллионы, – это акт мужества?
– Не думаю, что это заблуждение.
– А если вы убьете не того человека?
– Если я убью? – Она снова улыбнулась. – Еще раз повторюсь, и, пожалуйста, на сей раз слушайте внимательно. Я не убивала эту несчастную женщину. И кто знает, – возможно, ее убили не по ошибке.
– Почему вы так говорите?
– Эта вероятность существует. Может, она знала что-то. Или видела. А может, тут поселился маньяк. Я бы начала проверку со старухи с уткой. Лично я считаю, что утка опаснее старухи. Вы знали, что люди выращивают бойцовских гусей? Очень злые птицы.
Бовуар кивнул: на фермах он несколько раз спасался бегством от гусей и как минимум от одного злобного кролика. И он тоже подозревал, что Роза, вероятно, не в своем уме.
– Разговор с вами был очень полезен. – Гамаш поднялся. – Вы ночуете здесь?
– Да. Эта художница снова приглашала меня к себе, но я видела: она делала это скорее из чувства вины, чем искренне.
– Она хороший человек, – не согласился Гамаш. – Хороший друг. Думаю, приглашение было сделано от души.
– А еще вы думаете, что я сегодня совершила убийство. Простите, что я не принимаю ваше мнение всерьез.
– Это был вопрос, а не мнение, – произнес Гамаш, провожая ее до двери.
Но прежде чем взяться за ручку, Хания остановилась и повернулась к нему:
– Вы мне сказали, почему, по-вашему, у меня могло возникнуть желание убить профессора Робинсон. А теперь позвольте мне пояснить, почему я не стала бы этого делать.
– Слушаю.
– Потому что, каким бы удовлетворительным ни было убийство, я знаю, что со смертью человека не умирают его идеи. Напротив. Если вы хотите, чтобы чья-то идея процветала, то наилучший способ сделать это – предъявить тело мученика. Я не желаю, чтобы идеи Робинсон распространились, но кто-то может считать иначе. Об этом стоит подумать, старший инспектор.