Безумный барон
Шрифт:
Я должен был его спасти. Не ради него. Ради себя.
Я принял самое безумное решение в своей жизни. Оно родилось не из благородства, а из холодного, как лед, расчета. Спасти Валериуса — значит спасти себя, но только если это спасение будет оформлено не как акт отчаяния, а как сделка. Как контракт, где на одной чаше весов — жизнь верховного пса Империи, а на другой — моя собственная.
Развернувшись, я одним прыжком спрыгнул с невысокой наблюдательной вышки, приземлившись в мягкую золу. Пыль взметнулась, окутав меня серым облаком.
— Ратмир! Кривозубов! Держать строй, что бы ни случилось!
И, не дожидаясь их ответа, игнорируя недоуменные возгласы, я побежал. Не к Инквизитору. Бежать на помощь сейчас означало бы лишь разделить его судьбу. Нет, я побежал к источнику власти. К тому, кто мог дать мне то, что было нужно — легитимность. Я несся к командному пункту Легата.
Я был похож на сумасшедшего. Растрепанный, перемазанный пеплом, с горящими глазами. Гвардейцы, охранявшие периметр штаба, инстинктивно выставили копья, преграждая мне путь. Я даже не замедлил шаг.
— Прочь с дороги! Именем Легата! — заорал я, вкладывая в голос всю свою волю, и они, опешив от такой наглости, на мгновение расступились. Этого хватило.
Я ворвался в круг штабных офицеров, где, склонившись над картой, стоял Голицын, и остановился прямо перед ним, тяжело дыша. Воздух вокруг него был спокойным, почти безмятежным, защищенным мощным магическим куполом. Контраст с хаосом, творившимся в паре сотен метров, был разительным. Он посмотрел на меня с холодным, аристократическим удивлением, смешанным с неприкрытой досадой. Я нарушил его порядок. Я испортил ему такой удачно складывающийся пасьянс.
— Что вам угодно, барон? — его голос был спокоен, но в нем звенела сталь. — Разве я не приказал вам заниматься обороной своего сектора?
— К черту оборону! — заорал я, и мой голос, сорвавшийся от напряжения, заставил вздрогнуть даже его невозмутимых адъютантов. — Ваш Инквизитор сейчас сдохнет! И его смерть не остановит эту тварь! Она поглотит его силу, станет вдвое мощнее, и тогда, через десять минут, сдохнем и все мы!
— Это прискорбно, но это его выбор, — холодно, почти безразлично, ответил Легат, даже не моргнув. — Он — фанатик, который решил умереть за свою веру. Я не могу ему помешать.
— Это не выбор! Это самоубийство, которое вы ему позволили совершить! — я ткнул пальцем в сторону поля боя, где фигура Валериуса уже заметно осела под натиском монстра. — И вы прекрасно знаете, что его смерть повесят на меня! Орловы уже потирают руки. Но сейчас речь не об этом. Речь о том, что я могу его спасти! Но я не буду делать это бесплатно!
На его холеном лице, наконец, отразилось искреннее удивление. Он не ожидал такого. Он ожидал мольбы, оправданий, но не ультиматума.
— Ты… ты требуешь плату? Сейчас? В такой момент? — в его голосе прозвучало недоверие, смешанное с невольным интересом.
— Да! — я смотрел ему прямо в глаза, не отводя взгляда, вкладывая в этот взгляд всю свою волю, всю свою ярость, все свое отчаяние. Это был мой единственный шанс перевернуть доску. — Я спасу вашего драгоценного Инквизитора, который только что пытался отправить меня на костер. Этот акт доброй воли снимет с меня часть подозрений, не так ли? Но взамен я требую две вещи. Не просьбы, граф. Требования.
Я видел, как сжались его губы. Орловские командиры, стоявшие рядом, подались вперед, их
— Первое: с этой секунды и до тех пор, пока угроза не будет полностью ликвидирована, я — не технический консультант. Я — абсолютный главнокомандующий всеми силами в этой долине. Мой приказ — закон. Для всех. Для моих людей, для союзников, для ваших гвардейцев и для этих, — я махнул рукой в сторону орловцев, которые злобно сверлили меня глазами. — Полное и беспрекословное подчинение.
— И второе, — я не дал ему вставить ни слова, — после того, как мы выберемся из этой задницы, вы, лично вы, граф Голицын, инициируете полное и беспристрастное пересмотр моего дела. С привлечением независимых свидетелей из столицы, а не из подкупленной Орловыми провинции. И вы дадите мне слово аристократа, слово Легата Империи, что будете добиваться справедливого суда, а не политического фарса.
Это был не просто ультиматум. Это была пощечина, нанесенная на глазах у всех. Я, государственный преступник, обвиняемый в ереси, ставил условия одному из самых влиятельных людей Империи. Я требовал того, что он не мог мне дать по закону. Но я ставил это как цену за жизни его людей.
Голицын побледнел. Его губы сжались в тонкую, белую нитку. Он смотрел то на меня, наглого, грязного, отчаянного, то на поле боя, где фигура Валериуса уже начала растворяться в клубящейся тьме, а монстр над ним раздувался, как чудовищный пузырь, готовый лопнуть. Он был прагматиком. Я видел, как в его мозгу идет лихорадочный расчет. Что выгоднее? Что безопаснее? Что скажет Император, когда узнает, что его Легат позволил погибнуть Верховному Инквизитору и целому отряду гвардии, имея шанс их спасти, но побоявшись взять на себя ответственность?
— Вы… вы шантажируете представителя Императорской власти? — прошипел он, и в его голосе звучала последняя попытка сохранить лицо.
— Я предлагаю вам сделку, граф, — ответил я ледяным тоном. — И у вас очень мало времени, чтобы ее обдумать. На одной чаше весов — ваша репутация, жизни ваших людей и жизнь вашего Инквизитора. На другой — моя голова на плахе. Решайте! Прямо сейчас!
Он молчал. Секунды тянулись, как часы. Тишина под куполом стала почти осязаемой, прерываемая лишь далекими криками и воем тьмы. Я видел, как желваки ходят на его щеках. Видел, как он бросает быстрый взгляд на орловцев, и в их глазах читает лишь жажду моей крови, а не желание спасать Инквизитора. Он был один.
А потом он медленно, очень медленно, с видимой неохотой, кивнул. Один раз. Это был жест человека, которого заставили сделать ход, который он никогда бы не сделал по своей воле.
— Я согласен.
Глава 26
Секунду назад я был государственным преступником на полставки, а теперь — временный диктатор в отдельно взятой проклятой долине. Карьерный рост, ничего не скажешь. Только вот кабинет у меня — выжженная земля, а подчиненные — сборище людей, которые мечтают насадить меня на вертел.