Блошиный рынок
Шрифт:
Воняло тошнотно, будто тело бобыля до сих пор здесь где-то валяется. Может, конечно, сдохло какое-то животное, может, крыса какая, но почему-то на тот момент такое простое объяснение никому из нас в голову не пришло.
Хотя все вещи были на месте, в доме как Мамай прошел. Все перевернуто, переворошено. Но мы точно знали, да и видели своими глазами, что никто не мародерствовал. Непонятно даже было, сам бирюк куролесил или все же кто-то после его смерти забрался, как мы... Но тогда обязательно проговорились бы, обязательно... Да и вообще смысла нет просто так беспорядок устраивать.
Засаленные, сброшенные
Мы сначала хотели полазить по ящикам, может, даже прихватить какие-то мелочи на память. Стать первыми. Всегда же находится кто-то первый, после которого начинается, будто по команде, грабеж и разорение. Но сейчас вместо этого старались держаться друг к другу поближе и лишний раз ничего не касаться.
Наконец дошли до спальни бобыля, где его, говорят, нашли. На узкой кровати до сих пор осталось постельное белье. Вмятина на подушке с характерными пятнами плесени, оставшимися от разлагавшегося трупа, и очертание лежащего человеческого тела на покрывале. Мы старались в сторону кровати не смотреть, мороз продирал. Вроде ничего страшного, а почему-то все равно жутко, и не объяснить почему.
Тут, в комнате, мыши знатно порезвились — сожрали все бумажные обои, остались кое-где только жалкие лохмотья, обрывки газет. И вот тогда открылась тайна комнаты. Обои скрывали совершенно закопченные, как от пожара, деревянные стены, притом что пожара в доме никогда не было. На относительно светлых участках потолка проступали не то выжженные, не то нарисованные углем страшные волосатые полулюди с длинными когтями на руках и ногах. Пузатые, кривоногие черти с острыми копытцами кривлялись по стенам, а рядом с ними аккуратным ученическим почерком были выведены ничего не значащие слова типа «окошко», «четыре» и уже совершенно нечитаемые обрывки.
Кто-то пытался соскоблить изображение чертей со стен, безрезультатно корябал не то ножом, не то ногтями. Дверь изнутри тоже была исполосована похожими царапинами.
Кровать бобыля стояла прямо под изображением черта. Хотя как посмотреть: может, это черт был нарисован над кроватью. А если, лежа на кровати, повернуть голову, то взгляд непременно у перся бы в еще одного чернявого. И в ногах, и отовсюду на лежащего пялились жуткие порождения воспаленного воображения какого-то ненормального художника.
Сам ли бобыль рисовал или кто-то другой — неизвестно, но чертей прятали за обоями, пока до них не добрались мыши. Вопрос только: до смерти бобыля они это сделали или после? И когда именно были поклеены поверх изображений обои?
А из окна открывался безмятежный вид на поле, все желтое от цветущей сурепки, на лес вдалеке. Только ползали по стеклу мухи, гудели, роились, роились, будто нашли что-то привлекательное.
Никто из
Так ничем и не поживившись (ну, кроме, как выяснилось, Вовчика), с неприятным, сосущим чувством мы ушли из бобылевского дома. И как-то больше не хотелось ничего — ни развлекаться, ни бутылочку распить. Попрощались и разбежались по домам.
Только через неделю снова сошлись и, слово за слово, стали обсуждать наконец бобылевский дом. Особенно этих черномазиков на стенах. То есть мы все обсуждали, а Вовчик молчал, уставившись в одну точку. Может быть, он и стал молчаливее обычного, только никто этого, разумеется, не заметил. Трудно определить, когда молчание неразговорчивого человека выходит за грань нормального.
Но в какой-то момент молчание Вовчика стало заметным. Пришлось даже за рукав его дернуть.
— Ко мне тоже этот черный приходил, как у бобыля на стене, — хрипло пробормотал Вовчик, скривился, втянул воздух сквозь сжатые зубы.
Мы все замолкли, уставились на него.
Антон наконец уточнил:
— Черт?
— Черт. Горло мне драл. Смотри!
Он рывком расстегнул ворот рубашки. По шее тянулись глубокие полосы, похожие на следы кошачьих когтей. Только тут будто не кошка, а какая-нибудь рысь цапнула. Одни царапины были уже поджившие, другие — совсем свежие, только-только подернутые корочкой сукровицы.
Вовчик застегнул воротник рубахи. Руки едва заметно подрагивали. На нас он не смотрел. Так отводит глаза человек, попавший в неловкую ситуацию и очень боящийся, что над ним начнут глумиться, а потому до последнего оттягивающий неприятный момент. Но мы молчали. И тогда Вовчика прорвало:
— Я думал, кошмар мучает. Перебрал, может. Только он и по-трезвому приходил... Приходит... А потом драть начал, если я не смотрел... Смотреть на него надо не отрываясь, лучше и не моргать. Он над тобой висит и пялится, висит и пялится. Ближе и ближе, если моргаешь...
— Мы же вместе ходили. Почему только к тебе? — подал голос Миха.
Вовчик скукожился, потянулся было к своему горлу, но отдернул руку.
— Я коробок у бобыля взял. Машинально. Не знаю почему, зачем. Дома полез в карман, наткнулся — забыл уже. А там внутри — дохлая муха. Я ее вытряхнул, а она очухалась и полетела, не прихлопнешь. Вот с тех пор и...
Мы уже все под хмельком были, потому особенно не стали заморачиваться. Сначала вроде жутко всем стало, а потом сразу объяснение нашли. Головой покачали сочувственно. Но каждый, конечно, решил: допился парень.
Генка, кажется, ему посоветовал к бабке одной знающей сходить, Ульяне. Мол, она что-то там кому-то из его родни помогла, может, и Вовчику подсобит. А коробок из бобылевского дома сжечь нафиг, если до этого не сжег.
Вовчик покивал, вроде согласился, и разговор перешел на другую тему. Может, нарочно постарались уйти с этой скользкой дорожки, которая никому не нравилась. Всем интересны странные случаи ровно до тех пор, пока они происходят не в непосредственной близости и не с близко знакомыми людьми.