Блошиный рынок
Шрифт:
его
отличительная черта. Сам-то нечистик полностью скопировать человеческий облик не может, а вот нарушение правил и обычаев человеком сразу замечает. Так в народе считается.
Например, если есть разнополые дети, то к приходу любостая надо их посадить, как жениха и невесту, имитируя свадьбу. И будто бы змей непременно удивится-возмутится: «Что за неслыханное дело, чтобы брат с сестрой женились?»
— А ты ему с козырей, — поучал дед Власий, — мол, а что за неслыханное дело, чтобы покойник ходил?
— Так просто? — удивлялся я.
Дед на это недовольно хмурился:
— А ты сам попробуй не испугайся
Дед Власий тут опять повеселел и рассказал следующий способ избавления от любостая:
— Это девицам и вдовицам подходит. Надо перед приходом нечистого сесть на пороге, чего в обычной деревенской жизни делать нельзя. Порог — дурное место. Сесть, значит, и волосы чесать, будто вошей выбираешь. А самой в кулачок конопляного семени набрать да в рот кидать, будто из волос выбрала. Любостай обязательно спросит, что это ты делаешь. Вот тут и сказать: «Вшей ем». — Дед Власий расхохотался, по коленке хлопал и повторял: — «Вшей ем!» Разве можно вшей есть?
Я как-то не очень просекал его юмор.
— А разве может мертвый к живому ходить? — спросил вдруг дед, внимательно глядя на меня.
Будто чего-то ждал, чтобы я как-то отреагировал по-особому. Я не понимал, но все равно говорил:
— Я все понял, дед.
— Все понял, значит? Хорошо... — И замолк, задумавшись о чем-то своем.
***
Я украл дощечку с Есениным, хотя она стоила копейки, а для продавца и вовсе никакой ценности не имела. На меня он не подумал, ведь кто я был — простой зевака, случайно притормозивший у прилавка, пока какая-то дама-покупательница приценивалась то к одной, то к другой вещице.
А может, он вообще не обнаружил пропажу. Похож был на залетного, то есть работал на более крупного продавца, пока тот обслуживал другой прилавок. Известны мне такие: прибегают самые ранние и начинают скупать за бесценок у пенсионеров и других мелких продавцов всякую всячину, чтобы потом выложить у себя с огромной наценкой. Пенсионерам больше всех не везет: они не знают реальных цен, продают свои собственные вещи, купленные во времена молодости и достатка, часто ненадеванную и даже не распакованную одежду, лежащую годами где-то в глубине шифоньера на верхней полке. Приносят игрушки, оставшиеся от детей и ненужные внукам. С удовольствием вступают в беседу, рассказывая даже больше необходимого о себе и о каждой продаваемой вещи. Тусуются друг с другом — эдакий клуб по интересам, а не просто возможность заработать что-то дополнительно, помимо пенсии. Есть и такие, у которых цену спрашивать стыдно, — скажут: «Пять копеек» — и сожмутся, будто не свои вещи продавать пришли, а милостыню просят. Лучше самому назвать приемлемую цену, так тебе еще и подарочек сунут, конфетку. Спасибо, мол, за покупку.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Тогда, в доме у дедова знакомца, Алексея Ивановича, мы есть не стали.
— Мы перекантоваться пришли, а не объедать.
Дед быстро отвел меня к ларьку с чебуреками, где мы с ним поели. Эти чебуреки почему-то показались мне чрезвычайно вкусными, наверное, я сильно проголодался. А когда вернулись,
— Прошу пустить нас ночевать. Нам не век вековать, ночь ночевать.
Именно такими словами. Как у чужого домового просишься. Это мне потом уже дед рассказал, не помню уже, с чего у нас разговор зашел.
Я был уверен, что Алексей Иванович пошутит по этому поводу, но он только молча и важно кивнул, разрешая. Это был единственный наш с ним разговор, да и то говорил-то только я. Мой дед на правах старого приятеля бесцеремонно открыл ящик кухонного шкафа, порылся в столовых приборах, вытащил повидавшую жизнь вилку и тоже присел к Алексею Ивановичу, с ходу подцепив шпротину, — вопреки своим собственным словам, что не объедать человека пришли.
Потом дед Власий как бы мимоходом повернулся ко мне и головой мотнул: мол, выйди, недетское это дело. Ступай, ступай.
Поскольку я был сыт, а трапеза дедова приятеля вызывала у меня некоторую брезгливость, я без сожаления покинул стариков (а пятьдесят лет для меня, мелкого, был уже пожилой возраст, потому Алексей Иванович тоже вполне подпадал под эту категорию) и пошел шататься по участку и разглядывать железяки, щедро рассыпанные тут и там.
Это все я вспомнил в одно из заурядных посещений блошиного рынка.
На покрытом целлофановой пленкой столике лежали столовые приборы, будто бы вынесенные из дома Алексея Ивановича. Такое у меня создалось впечатление. Но именно благодаря этому невольному сравнению я задержался возле столика, разглядывая товар.
На вилке написано: «Дети — цветы жизни» — и цветочки там и сям. Маленькая, облупленная, никелированная, трезубая. Такие делали в конце сороковых из нержавейки, целые наборы: вилка, ложка, нож. Детский набор.
Сейчас использовать ее по назначению, тем более дать ребенку — побрезгуешь. Уж больно неказисто выглядит и небезопасно. А вот использовать как холодное оружие — милости просим. Как мы в детстве говорили: «Не бойся ножа, бойся вилки: один удар — четыре дырки!» Ну или, как в этом случае, три дырки.
Да и вообще вилка много от чего спасти может. Наверняка у всех есть серебряная ложечка на первый зубок, которую дарят на благополучие, здоровье и крепкие последующие зубы. Редко кто использует эту ложку по назначению, обычно она хранится в каком-нибудь ящике вместе с парадной посудой, иногда даже в шкатулке с драгоценностями. Только не у того, кому на зубок дарили, а у его матери или бабушки.
А вот один мой знакомый не у мамы, а у себя хранит такую вилку, маленькую, тоже в младенчестве подарили. Только не для зубов.
Вилка
Если я сейчас опрокину на себя раскаленный самовар, вот так вот, безо всякой на то причины, все ведь заволнуются за меня, подумают: случайность. Забегают, засуетятся. Ну ладно, не сейчас опрокину, а потом. Сейчас-то рядом никого нет, кто бы увидел и успел спасти. Сумасшедшие тоже ничего не делают без причины, просто причина у них ненормальная, так ведь? Например, почему бы не опрокинуть на себя самовар со свежим кипятком, тяжелый, такой раскаленный, что до круглого бока дотронуться больно?