Богатство идей. История экономической мысли

Ронкалья Алессандро

4.5. Ричард Кантильон

Для многих экономистов публикация «Богатства народов» Смита означает дату рождения экономической науки, тогда как Маркс забирается еще дальше, называя Петти отцом политической экономии. Джевонс [Jevons, 1881] останавливается посередине; для него основателем политической экономии был международный банкир Ричард Кантильон. По всей видимости, он родился в Ирландии, прожил большую часть жизни в Париже и был убит в Лондоне в 1734 г. [163] Он был автором «Очерка о природе торговли вообще», вероятно, написанного между 1728 и 1734 гг. и опубликованного посмертно на французском только в 1755 г., после того как он был в значительной степени воспроизведен на английском Постлтуэйтом [164] без указания автора, а также после того, как рукопись очерка провела 60 лет в руках маркиза Мирабо, который, кажется, также имел намерение использовать ее подобным образом [165] . Влияние Кантильона на Кенэ и физиократов было по-настоящему глубоким.

163

Однако Мерфи [Murphy, 1986, p. 282–298] обращает внимание на сомнительные обстоятельства этой истории и воскрешает подозрение, что все было инсценировано самим Кантильоном, чтобы бежать за границу и избежать преследования.

164

Малахия Постлтуэйт (1707–1767),

упомянутый ранее, известен как автор монументального «Универсального словаря торговли и коммерции» (1751–1755). «Очерк» Кантильона был включен в него практически полностью, вероятно, будучи скопирован с ныне утраченного оригинального английского текста.

165

Сочинение «L’ami des hommes» («Друг людей»), которое Мирабо опубликовал в 1756 г. и которое имело грандиозный успех – более сорока изданий за несколько лет и множество переводов, – было в действительности преимущественно комментарием книги Кантильона, обогащенным обильной долей риторики. Впоследствии многие другие авторы, включая Беккария, черпали из Кантильона, часто не ссылаясь на источник.

«Очерк» обладает замечательной компактностью и следует строго логичной схеме; он состоит из трех частей, первая посвящена внутренней организации экономической системы, вторая представляет краткий, но впечатляюще ясный трактат о деньгах и внутреннем денежном обращении, а третья – трактат о международной торговле и курсах валют. «Очерк» очевидно указывает на близкое знакомство автора с этими темами и особенно с механизмами международных финансов [166] . Текст сопровождался статистическим приложением, впоследствии потерянным, которое, вероятно, содержало упражнения в политической арифметике в духе Петти, как мы можем предположить, судя по ссылкам на него.

166

Кантильон сначала разбогател на спекуляциях на проекте Джона Ло («пузырь Миссисипи»), при этом он предвидел как первоначальный успех, так и неизбежный конечный крах, затем на валютных сделках в период растущего движения капиталов между Францией, Голландией и Англией и, наконец, на Амстердамской и Лондонской фондовых биржах («Пузырь Компании Южных морей»). Мерфи [Murphy, 1986] дает замечательное описание авантюрной жизни Кантильона и знакомит с его воззрениями.

Представляется, что Кантильон придавал подобным арифметическим расчетам несколько меньшее значение, чем Петти, рассматривая их в качестве приближенного инструмента для описания реальности и ключа для ее интерпретации, а не способа выявления основополагающих количественных законов [167] . В любом случае он заимствует у Петти некоторые элементы и прежде всего идею «политического тела», способного получить излишний (прибавочный) продукт, выходящий за рамки необходимых средств производства и существования. Однако если Петти, по всей видимости, считал, что связь между различными частями политического тела заключается преимущественно в том факте, что они являются подданными единой государственной власти, то, по мнению Кантильона, она осуществляется в процессе обращения товаров. Впрочем, эта идея также появляется и у Петти, когда он сравнивает деньги с жиром в человеческом теле, а товары с кровью (см. выше, подразд. 3.3). Тем не менее именно Кантильон первым явно обозначил связь между процессами обращения товаров и производства.

167

В некотором смысле взгляд Кантильона имеет сходство с кейнсовским пониманием сложности реальной жизни, требующей упрощений, делаемых на рациональной основе, а также придавал значение практическому суждению, поскольку в определенных случаях элементы, упущенные в теории (т. е. в рациональной и упрощенной реконструкции реальности), могут оказаться значимыми и привести к результатам, которые будут отличаться от предсказанных теорией.

Наиболее интересна первая часть «Очерка» Кантильона, где обнаруживается ключевая роль, которую он играл на пути от Петти к Кенэ и Смиту. Разумеется, восприятие преемственности идей этих авторов зависит от той позиции, которую интерпретатор занимает в экономической науке. Например, согласно Джевонсу, Кантильон был предтечей современных теорий в основном благодаря дихотомии, которую он проводил между рыночной ценностью и «подлинной ценностью» (которую Джевонс отождествлял с противопоставлением теории ценообразования, основанной на спросе и предложении, и теории, основанной на издержках производства) [Jevons, 1881, p. 345] [168] . Как мы видели, напротив, Кантильон следовал по пути, который был начат Петти, содействуя разработке основных концепций, используемых последующими поколениями экономистов, и Кенэ прежде всего, в их аналитических системах.

168

Фактически Кантильон в гораздо большей степени, чем это позднее делал Смит, идентифицировал рыночные цены с текущими ценами, на которые оказывают влияние случайные явления, обобщаемые в терминах «спрос» и «предложение» и не поддающиеся теоретическому анализу: ср. ниже, подразд. 5.6. Аналогичные конфликты интерпретации возникали и в отношении других аспектов работы Кантильона: например, его трактовка международных обменов считалась предвосхищающей как теорию автоматического механизма восстановления равновесия торгового баланса Юма, так и кейнсианскую теорию о том, что валютные курсы определяются движением капитала.

Позвольте сосредоточить наше внимание на двух элементах мысли Кантильона: на концептуальных категориях, используемых для подразделения экономики на районы, сектора и социальные классы, а также на теорию ценности, которую мы можем назвать теорией земельной ценности.

В отношении первого из двух элементов Кантильон связал разделение на сектора (сельскохозяйственный, ремесленный, торговый), с разделением на социальные классы (крестьяне, ремесленники, торговцы и дворянство), а также с географической организацией общества (сельская местность, деревни, города). Можно увидеть, что Кантильон не следовал современному подразделению экономики на сектора (сельскохозяйственный, промышленный и сектор услуг) и социальные классы (рабочие, капиталисты, землевладельцы), но это не делает менее значимым его видение взаимосвязей между различными перспективами, которые могут быть приняты при рассмотрении экономической системы (т. е. между делением на сектора, социальные классы или на географические области, которые могут рассматриваться как однородные). Очевидно, это не означает, что поиск прямого соответствия между различными классификациями является лучшим способом представить экономику [169] . В любом случае, как мы увидим в следующем подразделе этой главы, концепция связи между разделением общества на классы и на сектора была подхвачена Кенэ и физиократами. Впоследствии, однако, по крайней мере после Смита и далее, разделение на социальные классы (рабочие, капиталисты, землевладельцы) перестало зависеть от деления на сектора, хотя и не полностью, и от географического деления, которое оставалось на заднем плане и часто сводилось к дихотомии город – деревня. Автономность различных делений экономической системы не должна тем не менее заставить нас потерять связь между ними. Подобные классификации – это всего лишь инструмент анализа, имеющий исторически относительную значимость.

169

Основной путь прогресса экономической науки заключается в выделении проблем, поскольку только адекватная спецификация проблемы позволяет найти ее решение. В случае Кантильона, так же как и физиократов, проблема социальной структуры была перепутана с проблемой подразделения на

сектора и различения между производительным и непроизводительным трудом.

Второй элемент анализа Кантильона, который мы рассмотрим, касается его теории ценности. В этом отношении Кантильон прямо обращается к взглядам Петти (см. выше, подразд. 3.5), из которых он заимствует главное положение: «Цена и подлинная ценность вещи в общем измеряется землей и трудом, которые были затрачены на ее производство» [Cantillon, 1755, p. 27].

Однако что касается отношения между трудом и капиталом, предложенный Петти критерий подвергся критике как «надуманный и не соответствующий естественному праву»: «он обращал свое внимание не на причины и принципы, а только на последствия, как писали о нем мистер Локк, мистер Давенант и все другие английские авторы, занимавшиеся этой темой [Ibid., p. 43].

Другими словами, представляется, что Кантильон осознал ограниченность предложенного Петти решения, основанного на относительной производительности («последствиях») процесса альтернативного использования труда или земли, что предполагает или использование метода с одним фактором производства, или логический круг. Предложенное Кантильоном решение действительно в большей степени соответствовало объективному подходу классической теории ценообразования: труд сводился к издержкам его производства. По словам Кантильона, «дневной труд среднего раба соответствует по ценности двойному продукту земли, необходимому для поддержания его жизни» [Ibid., p. 35]; фактически, кроме средств существования самого рабочего, мы должны прибавить равные затраты на жизнеобеспечение двух его потомков, так чтобы обеспечить замену рабочего в конце его продуктивной жизни, принимая во внимание условия смертности того времени [Ibid., p. 31–37] [170] .

170

На основе этого подхода можно заключить, что Кантильон является предшественником марксистской трактовки ценности рабочей силы (см. подразд. 9.4 наст. изд.). С тем отличием, что Маркс сводил ценность рабочей силы к количеству труда, необходимого для производства средств существования рабочего, а Кантильон – к количеству земли.

Таким образом, Кантильон рассматривает самообеспечивающийся фрагмент витальной экономической системы, где земля является единственным невоспроизводимым средством производства, а чистый продукт соответствует средствам существования, необходимым для поддержания жизни рабочего и двух его детей: ценность рабочего соответствует, тем самым, количеству земли, используемой в такой субсистеме.

Мы должны, однако, отметить, что сама по себе земля ничего не производит; даже если все другие средства производства воспроизводятся в тот же период, невозможно начать производство без их участия. Само существование продукта тогда зависит от доступности всех средств производства в наличии на начало периода, включая рабочих; подобно Петти, Кантильон уклоняется от решения вопроса. Однако Кантильон стремился, очевидно, найти не столько факторы, определяющие обменные пропорции (которые, по сути дела, предполагались заданными), сколько решение проблемы причины ценности. В этом отношении линия, занятая Кантильоном, т. е. приведение труда к издержкам его воспроизводства (на что намекал, как мы видели выше, еще Петти, когда утверждал, что «дневное продовольствие взрослого человека, в среднем, …является общей мерой ценности») ([Petty, 1691a, p. 181]; cр. выше подразд. 3.5), должна привести к чистой земельной теории ценности, поскольку земля в этом случае остается единственным первичным невоспроизводимым фактором производства, создающим ценность [171] . На самом деле Кантильон не придерживался теории ценности, которая предполагала бы придание только земле способности создания ценности, но направление, в котором он двигался, несомненно подготавливало почву для физиократической мысли, которая будет рассмотрена нами в следующем параграфе.

171

Так Бруэр [Brewer, 1988; 1992] интерпретирует теорию Кантильона, представляя ее в виде формальной модели.

Другой аспект воззрений Кантильона, открытый для различных интерпретаций, заключается в придании движущей силы потреблению высшим классом предметов роскоши. С одной стороны, это рассматривается как элемент современной теории, аналогичный роли автономной части совокупного спроса (особенно инвестиций) в кейнсианской системе: это задается заглавием главы 12 первой части его «Очерка»: «Все классы и индивиды в государстве существуют или обогащаются за счет земельных собственников» ([Cantillon, 1755, p. 43]; cр.: [Giacomin, 1996]). Однако с другой стороны, возможно, более корректно, это рассматривается как пережиток феодальной системы, потому что внимание здесь сосредоточивается на потреблении имущих классов и при этом игнорируется динамическая роль, которую играют промышленные инвестиции при капитализме [Brenner, 1978, p. 122]. В любом случае эта идея составляла один из основных элементов влияния Кантильона на школу физиократов [172] .

172

Как бы то ни было, эта идея уже присутствовала в литературе того времени; например, у «либеральных» авторов, таких как Буагильбер: см. подразд. 4.1. На самом деле проблема потребления предметов роскоши широко обсуждалась в XVII и XVIII вв., хотя в этих дискуссиях больше не затрагивались античные и средневековые моральные проблемы, касающиеся оправданности стремления к материальному богатству. Напротив, в период, который мы сейчас рассматриваем, людей заботили такие проблемы, как роль потребления предметов роскоши в качестве компонента спроса (с уделением внимания различию между потреблением предметов роскоши внутреннего производства и импортированных), стимула для производства и занятости и (что мы увидим ниже, в подразд. 4.9, по отношению к Юму) позитивного фактора «усовершенствования» человека, стимула для промышленности в целом. Подобные идеи использовались, живо обсуждаясь не только при критике воспроизводившихся традиционных античных и средневековых представлений, но и в противостоянии с кальвинистскими и пуританскими воззрениями.

С другой стороны, физиократы не стали заимствовать теорию «трех рент», которая, однако, впоследствии снова появится в модифицированной форме в классической традиции. По мнению Кантильона, первая рента представляет часть продукта, которую фермер использует для покрытия издержек, включающих средства существования рабочих; вторая рента составляет доход фермера, соответствуя тому, что сегодня мы назовем прибылью аграрного предпринимателя [173] ; тогда как третья рента следует землевладельцу за использование его земли. По словам Кантильона: «Фермеры, как правило, получают две трети продукта земли, одну для покрытия своих издержек и оплаты подсобных рабочих, другую как прибыль своего предприятия… Владелец обычно имеет треть от продукции своей земли» [Cantillon, 1755, p. 43–45] [174] .

173

«Фермер – это предприниматель, который обязуется заплатить землевладельцу за свою ферму или землю фиксированную сумму денег… без обеспечения прибылью, которую он получит от своего предприятия» [Cantillon, 1755, p. 47–49].

174

См. также: «В Англии общее мнение состоит в том, что фермер должен вырабатывать три ренты. Основную и подлинную ренту, которую он платит собственнику, стоимость которой предполагается равной продукту трети его фермы, вторая рента для поддержания его самого, а также людей и лошадей, которых он использует для обработки фермы, наконец, третья должна оставаться ему, чтобы его предприятие было прибыльным» [Ibid., p. 121]. Позвольте напомнить в этом отношении, что согласно Шумпетеру [2001, т. I, с. 285; Schumpeter, 1954, р. 222] важнейшей заслугой Кантильона было признание «предпринимательской функции и ее центрального значения».