Богатырь сентября
Шрифт:
Сияющая колесница была уже довольно высоко, когда вдали показалась черная точка – и она приближалась. Движимый предчувствием, Салтан приподнялся. Точка росла, стали видны очертания большой птицы. Он подумал было о Тилгане, но нет – это был не черный коршун с его раздвоенным хвостом. Эта птица имела широкие крылья и маленькую головку на длинной шее. Да это же лебедь! Уж не Кикнида ли вернулась, сама вырвавшись из плена! Салтан встал на ноги. Птица снижалась, и теперь, когда солнечные лучи не слепили глаза, он рассмотрел: она не белая, она черная…
Этого
В этот раз Медоуса приняла облик зрелой женщины с легкой сединой в черных косах. На ней было широкое платье темно-синего шелка, с широкими откидными рукавами; передняя часть платья, подол, рукава были оторочены черным соболем, а по внутреннему краю оторочки шла широкая полоса жемчужного шитья. «Живая женщина с такой тяжестью не взлетит!» – мельком подумал Салтан. Да и настоящее ли это платье, или чародейка лишь морок наводит? Из-под верхних рукавов виднелись нижние, белого с золотым отливом шелка, тоже широкие, собранные складками к узкому опястью.
– Здравствуй, царь-государь! – Медоуса пылко обняла Салтана, а он чуть заметно поморщился: после пережитого не доверял этой любви. Кто же, как не Медоуса, и направил его прямехонько на стол к обезумевшей поварихе Ироиде? – Или ты мне не рад?
– Не ждал тебя тут увидеть, – сдержанно ответил Салтан, не зная, чего ожидать в этот раз.
– Да и я не ждала, что тебя тут увижу! – Медоуса села возле дуба и жестом пригласила Салтана сесть рядом. Раскинула по траве подол платья и рукава и снова стала напоминать крылатую птицу-лебедь. – Как же вас сюда занесло-то, любезные вы мои! Ведь совсем в другую сторону путь ваш лежал!
– У мужа спрашивай. Мы шли, куда было сказано, да он налетел на нас, хотел золотой орех отнять. Отнять не отнял, да выронил и расколол. Что нам было толку идти к волотам с пустыми руками? Коли выкупа нет – надобно оружие искать. Вот белка и привела нас… Что же вы с Тилганом в разные стороны тянете: ты одного хочешь, он другого…
– А того, что я дочерям добра желаю, а Тилган у них на поводу идет и всем их прихотям потакает! – сварливо отрезала Медоуса.
От досады ее лицо вдруг постарело, морщины стали глубже.
– У тебя, матушка, от злости нос растет, – мягко сообщил Салтан. – Улыбнись-ка, а то вовсе в Бабариху превратишься.
– А ты не хочешь меня Бабарихой видеть? – Медоуса и впрямь повеселела, подмигнула ему и помолодела лет на десять. – Так-то лучше будет?
– Ты, что ли, соскучилась по мне? – недоверчиво улыбнулся Салтан. – Чего примчалась?
– Ах, сватушка! – Медоуса всплеснула руками и приняла скорбный вид. – Давай с тобой совет держать: как нам с детьми нашими быть непослушливыми, непокорными?
– Да мой ничего вроде… – со сдержанной гордостью отца взрослого сына начал Салтан.
– Ты еще всего не знаешь! Слушай!
Салтан невольно улыбнулся: вот так же рассуждали и боярыни Деметрия-града, когда заметили, что юный их царь подрос и сделался женихом.
– И задумала я так: Кикнида, старшая, выйдет за твоего сына. Гвидону суждено в темном свете править, и она с ним будет там царицей, как ей, старшей, полагается…
– Стой! – Салтан нахмурился и сжал ее руку. – Ты знала? Знала, что Гвидону в темном свете жить?
– Так я тебе уж говорила об этом! Помнишь, как был ты у меня в гостях… – Медоуса улыбнулась с игривым намеком.
Салтан стиснул зубы. Что именно она ему тогда сказала, он понял не сразу, а только в доме у Тилгана.
– И ты сей замысел не оставила, даже когда Елену с сыном из бочки вынули, – процедил он.
– Как я могу отказаться? – Уже без улыбки Медоуса устремила на него жесткий взгляд. – Не я же это все затеяла! Устроено все теми, кто посильнее и меня, и тебя! Сама Змееногая пожелала, чтобы сын ее в белом свете правил.
– И ты послала Гвидона в Волотовы горы, чтобы он там остался! Сама ты… нрава змеиного, хоть и не змееногая.
Несколько мгновений они сверлили друг друга сердитыми взглядами, потом лицо Медоусы смягчилось – видно, побоялась опять постареть.
– Погоди гневаться. Выслушай сперва.
– Ну, говори, – позволил Салтан, намереваясь верить ее словам с большим разбором.
– Есть ведь у меня, кроме Кикниды, и вторая дочка, Смарагда. Смарагда – младшая, ей я назначила царицей в белом свете быть…
– Почему младшей – в белом свете? – спросил Салтан. – Ты ее больше любишь?
– В темном свете править почетнее, – строго ответила Медоуса. – Ночь старше дня, мертвые старше живых, волоты старше рода людского. Потому в темном свете править надлежит той, что старше.
– А-а, – только и сказал Салтан.
Для него-то, наоборот, белый свет был лучше темного, и он еще раз осознал, сколь по-разному они со сватьей смотрят на жизнь.
– Смарагда должна была за Тарха выйти. Да воспротивилась, девчонка дерзкая! Не мил он ей, видишь ли! Только у меня не забалуешь! За непослушание надела я на нее шкурку беличью и велела песенки петь да орешки грызть! – Медоуса хохотнула. – Плясать она ловка – ты сам видел.
– Беличью шкурку? Орешки? Господь Вседержитель!
Перед глазами Салтана встала белка, ее смышленая мордочка, сердито сжатые кулачки… и как она запустила ему орехом в глаз, а потом отчего-то передумала и велела собрать еще…
– Так это была не зверюшка, а дочь твоя?
– Когда как, – усмехнулась Медоуса. – По белому свету ходить ей зверюшкой, пока… А как шкурку снять, она знает.
– Так что с моим сыном будет? – Салтан опять нахмурился. – Ты его послала на темный свет, чтобы он там остался?