Богатырь сентября
Шрифт:
При имени Медоусы старуха резко открыла глаза. Попятилась. Трое путников ждали в напоенном холодной жутью молчании. Что если она скажет, мол, живым здесь дороги нет?
– Коли Медоуса пропустила… – наконец пробормотала старуха, внимательно оглядывая мужчин, – стало быть, и мне надо пропустить. Заходите.
Она скрылась в избе, оставив дверь открытой. Незваные гости того света помедлили, переглядываясь, потом Салтан сделал мягкий решительный шаг. Перед этими двоими он чувствовал себя самым старшим. Хоть и мелькало порой подозрение, что Смарагда только выглядит молоденькой девушкой, а на самом деле ей столько лет, что лучше об этом не думать.
Придерживая саблю, Салтан согнулся и пролез в низкую
– Ой, там зззмея! – прошептала у него за спиной Смарагда, хватаясь за локоть. – Вылезла изо рта…
Салтан успел заметить гибкое тело и чешуйчатый черный хвост, что скользнул между черепами и скрылся в щели. Черный как сажа – гадюка, не иначе.
– Вы на это посмотрите! – за другим плечом Салтана шепнул Гвидон. – Облако…
Над ткацким станом и впрямь висело облако. Дым очага смешивался в нем с полосами тумана, тянущимися внутрь через оконце, а потом эта серо-белая смесь сотнями нитей стекала к стану, вплеталась в натянутую основу.
– Она ткет полотно из тумана, – прошептала Смарагда. – На саваны.
– Из дыма… – добавил Гвидон. – Бать, ты погляди, что у нее за дрова!
Салтан еще раз покосился на очаг: вместо дров в нем горели разнообразные кости. Сразу видно, что человеческие.
– Проходите, гостюшки, садитесь. – К ним подсеменила старуха. – Голодны небось? Я мигом на стол соберу, а вы пока одежду снимайте, сушите. – Она показала на очаг.
Салтан и Гвидон переглянулись: у них зуб на зуб не попадал. В избе, казалось, было еще холоднее, чем снаружи. Прежде чем идти дальше, обсохнуть и правда было бы полезно, как ни мало хотелось подходить к этому очагу. Салтан, кивнув сыну, стал расстегивать кафтан. Лампрофора-Обряжальщица только повела рукой – несколько нитей из облака окружили очаг, и она ловко развесила на них кафтаны и сорочки. Оба гостя остались в нижних портах, тоже отчасти влажных: старухи стесняться было явно нечего, но присутствие Смарагды мешало раздеться полностью. Сама же Смарагда снова распушилась: собственный жар огненного духа высушил и волосы, и платье из меха.
Старуха тем временем собрала на стол: поставила кашу в горшках, блины в мисках. От всего этого поднимался душистый пар – удивительно горячий, плотный. Сам его запах казался сытным. «Куда нам так много?» – подумал Салтан, глядя, как старуха таскает и таскает все новые горшки и миски. Вся посуда была разной: всяческих размеров и форм, с росписью и без, разнообразной работы, погрубее и потоньше. Салтан заглянул в горшок: каша из пшена, в нем изюм и мед, суда по запаху… Это же кутья!
Господь Вседержитель, да это же поминальные трапезы! Старуха угощает их тем, что по всей земле Русской ставят на стол, поминая покойников, чтобы насытить души горячим паром. Поэтому пар кажется более плотным, чем сами кушанья: именно им угощаются покойники. Салтан замер над столом, не зная, на что решиться. Потом махнул рукой: если весной на кладбище и осенью в доме можно разделять пищу с покойными, то почему нельзя сейчас? Да и не пройти им в мир мертвых, не приобщившись к их роду через пищу.
Осторожно они поели и блинов, и каши, и киселя овсяного. Не сказать чтобы было вкусно – пища казалась неживой, почти не ощущалась. И сколько они ни ели, голод не унимался, только брюхо тяжелело.
– Хватит, – шепнул Салтан сыну. – Этим наесться невозможно, хоть лопни.
Пока они ели, старуха села к станку и принялась за работу. Опять запела заунывно:
Ой,Под такое пение кусок не лез в горло. Вдруг Салтан ткнулся лбом в холодные доски стола – вздрогнул и обнаружил, что заснул сидя. Оглянулся: Гвидон и Смарагда тоже спали, навалившись плечами друг на друга и свесив головы.
Беда… Неужели старухино угощение их усыпило? Салтан оглянулся – оконце почернело, словно за ним воцарилась темная ночь. Могло и так быть – день их, начатый у ствола дуба в небесном краю, выдался очень долгим и давно пора бы ему закончиться. Что делать – разбудить этих двоих и увести отсюда? Но если там снаружи непроглядная ночь, куда они пойдут? Как найдут дорогу? По сердцу медленно расползался холод от чувства беспомощности: они понятия не имеют, что за земля вокруг, куда идти, что искать? Стоило бы дождаться утра – но придет ли здесь утро? Или всякая ночь для приходящих в эту избушку наступает навсегда? И уйти, и оставаться было одинаково тревожно, но и воля, и чувства оцепенели, и не было сил ни на что решиться.
Салтан хотел все же растолкать сына, но не мог шевельнуться. Пробовал помолиться – в голове стоял туман, привычные слова в нем путались и исчезали. Глаза закрывались, голова клонилась…
И вдруг одурелую тишину разбил истошный крик. Очнувшись, Салтан осознал, что опять заснул, убаюканный бабкиным пением, но этого пения уже не слышно. Вскинув голову, он моргнул… вздрогнул и вскочил.
Смарагда стола ногами на скамье, распластавшись по стене, и вопила во всю мочь. А перед ней на полу свернулась кольцами, готовясь прыгнуть, огромная черная змея. Встань она на хвост, оказалась бы ростом с человека. Угловатые челюсти были распахнуты так широко, что напоминали ворота настежь. Крошечные злобные глазки блестели, отблески перебегали по загнутым назад тонким клыкам.
В тот же миг все пришло в движение. Змея метнулась на Смарагду, та отпрянула в сторону, и змея врезалась головой в стену. Гвидон вскочил – он заснул так крепко, что свалился на пол, – его волосы вспыхнули светом. Смарагда нечеловеческим прыжком перенеслась в другой угол избы; змея, от столкновения со стеной свалившись на пол, задергалась своим гибким телом, снова свернулась кольцом и ринулась за ней.
– Ах ты тварь!
Пока Салтан лихорадочно искал саблю – снял, когда раздевался, и не мог вспомнить, куда положил, – Гвидон кинулся за змеей. Сумел наступить ей на хвост, а когда она вскинулась и голова ее метнулась к нему, ухватил обеими руками за шею и принялся душить. Мгновенно змея обмоталась всем телом вокруг него, так что Гвидон скрылся под черными кольцами в тусклой чешуе. Раздался сдавленный крик – змея так стиснула его, что вышибла дух из груди, затрещали ребра.
«Удавит!» – успел только подумать Салтан. Сабля уже была у него в руке, но он боялся нанести удар, чтобы не зарубить заодно и сына. Метнулся вокруг столба, в который обратились эти двое, сплетенные телами, человеческим и змеиным, не на жизнь, а на смерть. Гвидон хрипел; Салтан видел его искаженное лицо с выпученными глазами, открытый в борьбе за глоток воздуха рот. Его волосы сияли так, что слепили, змея содрогалась, корчилась, шипела, видимо, страдая от этого света, но не ослабляла хватки.