Богдан Хмельницкий
Шрифт:
никаких свидетельств на имения за частными подписями, потому что в противном
случае произошел бы беспорядок. Пану Хмельницкому должно быть известно, что у
нас существуют земские книги, присяжные чиновники и формы записей.
Приобретатель должен быть осторожен, и что касается до давности владения, то по
закону не всякий владелец вещи есть её господин; а потому пану Хмельницкому
остается прибегнуть к старосте Чигиринскому и просить, чтоб он, если пожелает
утвердить
Это решение совершенно лишило Хмельницкого надежды владеть Оуботовым. Он,
после прежней попытки, не думал более обращаться • к Конецпольскому.
Потом решили дела об убийстве сына и о похищении жены.
«Зять мой, Комаровский,—возразил Чаплинский,—действительно, приказал высечь
мальчишку, который говорил возмутительные угрозы, без сомнения, слышанные от
отца. Ни один благоразумный человек не станет этого вменять моему зятю в
преступление. Но что мальчик умер от побоев, то это клевета и бесстыдная ложь,
которую опровергнут несколько свидетелей».
Верно при этом Чаплинский представил и свидетелей, ибо сенат почел убийцу
оправданным.
«Что-ж касается жены,—продолжал Чаплинский,—то эта женщина не была его
ясеною: он насильно держал ее у себя; оттого она так легко его и оставила; теперь же
она мне понравилась и я соединился с нею по обряду римско-католической церкви, и
она приняла римско-католическое вероисповедание. Потому никто не заставит меня
отпустить ее от себя; да еслиб я и сделал это, то она сама не захочет ни за что в свете
воротиться к Хмельницкому».
Такой рассказ произвел смех. Суд заключили шутками.
141
«Охота тебе, пане Хмельницкий,—говорили паны,—жалеть о такой женщине! На
белом свете много красавиц получше. Поищи себе другой; а эта пусть остается с тем, к
кому привязалась».
Хмельницкому оставалось прибегнуть к королю, своему давнему покровителю.
Владислав и на этом сейме испытывал оскорбления. Просьба Козаков об увольнении
Украины от постоя была отвергнута; сейм умножил поборы на Руси в пользу войска;
король не решался заступаться за народ, в котором паны видели опасное орудие для
возвышения единовластия. Епископ куявский, Гневош, с жаром обвинял короля в
пристрастии к иноземцам, в неприязни к дворянству, и так огорчил короля, что тот со
слезами встал и вышел из собрания. Тут, кстати, явился к нему Хмельницкий. Козак
ивложил свое дело; защищая себя, он не забыл рассказать о бедствиях Козаков и
русского народа, не забыл дать намек и о том, что доверенность, оказанная козакам,
сделалась новым поводом к их горестям.
«Известно мне твое чистое сердце,—отвечал король,—я помню твою службу;
уверен,
потому ты Ничего не выиграешь судебным порядком. Вижу, что и Чаплинский неправ:
и у него нет надлеягащих доказательств, п притом, как сам говоришь, сделал тебе
насилие. Силе следует противопоставить силу: ты также воин. Если Чаплинский мог
найти себе приятелей и товарищей, и ты можешь найти. Знаю я и об утеснениях
Козаков, но помочь вам не в силах. Пора бы, кажется, всем вам вспомнить, что вы
воины; у вас есть сабли: кто вам запрещает постоять за себя? Я же, с своей стороны,
всегда буду вашим благодетелемъ».
Такой откровенности было достаточно, чтоб показать Хмельницкому чтб он может
и чтб должен делать. Современник говорит, что король раскрыл ему подробнее и яснее
то, чтб за год пред тем изложил канцлер Оссолинекий, когда ездил в Украину для
подущения Козаков против татар, Хмельницкий выехал из Варшавы без
удовлетворения, осмеянный, но с твердою решимостью освободить Украину от власти
панства и, может быть, сделать Козаков орудием преобразования Речи-Посполитой.
Проживая в Варшаве во время сейма, Хмельницкий,—говорит современник,—
уразумел более тогдашний дух и порядок Польского государства. Проезжая назад в
Украину, он со вниманием воина вглядывался в состояние укреплений, в
местоположение городов, наблюдательно прислушивался к разговорам, выведывал
общие желания и жалобы. Медленно ехал он через земли русские, останавливался
почти в каждом селе, заводил разговоры, вкрадывался, с свойственною ему
способностью, в знакомства, рассказывал о своих бедствиях, с собственными
добавлениями, по замечанию историка, слушал с жадностью повести о нахальстве
жидов и жестокости панов, не раз живою, пламенною речью возбуждал кружок
рассказчиков или угнетенное русское семейство, и обнадеживал всех скорою местью,
Божиим наказанием над утеснителями. В особенности открывал он свои планы
русским духовным, зная, как легко им предуготовить народ и какое влияние имеют они
на толпу.
«Пусть будет вам известно,—говорил Хмельницкий,—я решился мстить панам-
ляхам войною не за свою только обиду, но за попрание веры русской и за поругание
народа русского! Я бессилен; но вы, братия, мне помо-
142
гите. Оберитесь и пошлите мне хоть по два или по три человека с каждого села».
Ему обещали с энтузиазмом.
«Ежечасно молим мы Бога,—говорили ему,—чтоб он послал кого-нибудь для
отмщения наших несчастий! Принимай оружие, станем с тобою; поднимется земля