Бородинское поле
Шрифт:
надо было говорить правду, и он рассказал все начистоту, не
снимая, однако, с себя вины и даже не пытаясь нисколько
оправдать себя. А когда Сухов спросил:
– Так, значит, инициатива нарушить стандартную высоту в
двух квартирах исходила от архитектора Брусничкиной?
Фролов ответил:
– Какое имеет значение, Петр Степанович, чья это
инициатива? Мало ли что и кто мне мог предложить? Я делал,
по моему указанию был нарушен
должен.
– Важна истина, Николай Николаевич. Мне нужно знать,
во имя чего, ради каких корыстных целей совершается то или
иное злоупотребление, противозаконие, преступление.
Например, какие корыстные цели преследовал ты в данном
конкретном случае?
Вполне закономерный, естественный вопрос для
Николая прозвучал жестоко и ошеломляюще, как гром среди
ясного неба. Он показался ему несправедливым,
оскорбительным, потому что никаких корыстных целей Фролов
не преследовал и теперь, глядя на Сухова растерянно и
удивленно, молчал.
– Может, Матвеев обещал тебе... услуга за услугу,
отблагодарить каким-то образом?
– подсказал Сухов.
"Ах вон оно что - взятка! Значит, с Матвеевым уже
говорили, и он дал ложные показания, оклеветал меня по
просьбе Брусничкиных", - подумал Николай, и горькая, какая-то
жалкая улыбка скривила его влажные губы.
– Петр Степанович, я же говорил вам: с Матвеевым я
виделся всего один раз, в ресторане. Но ни о каких потолках,
как и вообще о строительстве, дома, и в частности о его
квартире, мы не говорили. Вы мне не верите?
– Он смотрел на
Сухова широко раскрытыми глазами, в которых светилась не
просто просьба, а мольба, призыв к доверию.
– Почему же? Я верю тебе. Выходит, ты выполнял
просьбу архитектора Брусничкиной безвозмездно, вернее,
бескорыстно? Она твой друг, надо думать, близкий тебе
человек?
Николай сокрушенно кивнул и тихо прибавил:
– Была.
– До последних дней?
– Да, - ответил Николай, не глядя на Сухова. Потом,
после паузы, неожиданно сказал: - И все-таки я хотел бы за
все отвечать сам. То есть я не хотел бы, чтоб архитектора
обвиняли в нарушении проекта. Брусничкина просто
недосмотрела. Это ее оплошность, халатность. Я прошу вас,
Петр Степанович.
Сухов горько усмехнулся, не поднимая глаз от лежащих
перед ним бумаг, потом устало посмотрел на Фролова, сказал
не то с укором, не то с сожалением:
– Нелогично и противоречит истине.
– Он помолчал, глядя
через окно
задумчиво: - А говоришь: "Была". А на самом деле была и есть
близкий тебе человек. Я имею в виду Брусничкину. Так ведь?
– Не знаю. Все как-то двоится. Это чертовски неприятно,
когда человек двоится. Тогда теряешь веру в человека. Не
только в того, который двоится, а в человека вообще. А без
веры в человека как жить? Трудно.
– Просто невозможно, - согласился Сухов.
– Поэтому, чтоб
люди не теряли веры в человека, надо вовремя срывать маски
с тех, которые с двойным дном. Без колебаний. Рыцарство по
отношению к ним неуместно. Каждый должен получить то, что
заслужил. В том числе и архитектор Брусничкина. Ее муж,
известный тебе Леонид Викторович, был у меня. Поговорили...
– Он хотел еще что-то сказать о Брусничкине, но воздержался.
После паузы спросил: - Как Александра Васильевна, Глеб
Трофимович? Я не видел их с тех далеких военных лет.
Николай очень кратко и сдержанно отвечал на вопросы
Сухова: его огорчили слова, что архитектор Брусничкина
получит то, что заслужила. Ведь он просил за нее, а Сухов
отнесся к его просьбе без понимания. Николаю не терпелось
поскорее уйти. Сухов это видел и не стал больше его
задерживать и донимать расспросами.
От Сухова Николай пошел прямо на строительную
площадку в подавленном состоянии. Меньше всего он хотел
сейчас встретиться с Ариадной. Он боялся, что может
нагрубить ей, жестоко оскорбить, хотя разумом и понимал, что
она вполне того заслужила. А сердце возмущалось,
протестовало против любого оскорбления, потому что память
совсем некстати воскрешала картины и эпизоды их с Ариадной
встреч, картины эти казались трогательными и нежными, и их
нельзя было сгоряча замарать, их хотелось сохранить как
память о чем-то дорогом, безвозвратно потерянном. А то, что
безвозвратно, Николай твердо знал - возврата к прошлому
быть не может, даже если б они оба того пожелали. Все, что
случилось, вся эта грязная история с десятью сантиметрами
перечеркнула прошлое.
Он шел как пьяный, глядя на встречных прохожих
подозрительно-недоверчиво, а в разгоряченной голове его
звучали слова Петра Сухова: "...чтоб люди не теряли веры в
человека, надо вовремя срывать маски с тех, которые с
двойным дном". Выходит, Ариадна с двойным дном. Ему не