Бородинское поле
Шрифт:
понимают красоты, просто сами ее придумывают, создают в
своем воображении.
– И прибавила с тихой дружеской улыбкой:
– Вы меня извините, я не хотела вас обидеть.
Он смутился, круглые глаза его влажно заблестели, но ее
простодушная, мягкая улыбка придала ему смелости, и он
ответил:
– Возможно, я и не очень разбираюсь, но я говорю то, что
думаю: вы восхитительная женщина. И это святая правда. Вам
ее может подтвердить каждый,
сестричка. И если б мне было позволено...
Саша не дала ему закончить фразу: легко дотронувшись
до его плеча, прекратила дальнейшее объяснение:
– Не нужно, Игорь. У меня сын, мой Коля, боевой парень,
уже почти красноармеец, и муж на фронте.
Опечаленный и какой-то пришибленный, ушел в этот
вечер Игорь в палату и долго не мог уснуть. Ведь он только об
одном хотел просить ее - разрешить писать ей, сюда, на адрес
госпиталя. Просто писать, потому что у одинокого человека
есть такая потребность - хоть в письмах изливать свою душу
перед тем, кому открылось сердце.
А на другой день Саша получила похоронку. Она пришла
на работу, и по ее виду как врачи, так и больные догадались,
что случилась, беда. Белая кожа ее лица приняла какой-то
землистый оттенок, зеленые с искорками глаза не потускнели,
а ожесточились - в них появился холодный, ледяной блеск
отчаяния и скорби. Голос стал глухим, фразы короткими, слова
сухими, деревянными. О похоронке сообщила только Варе.
Варя - Борису Всеволодовичу и Игорю.
Как-то еще до этого в минуту откровения Саша и Варя
говорили о семейной жизни, о счастье, о любви. На вопрос
Вари, счастлива ли она, Саша тогда ответила:
– Как тебе сказать? Если скажу "да", то это будет
неправда. И "нет" - тоже неправда. Словом, и "да", и "нет".
Семейная жизнь состоит из компромиссов. Живем мы с мужем
мирно, тихо, ровно. Он человек неплохой, работник хороший,
свое дело знает. В коллективе его уважали. Ко мне относится
хорошо и, наверно, любит. Я его уважаю, ценю в нем доброту,
ровный, покладистый характер. Колька к нему привязан,
обожает отца. Я его, возможно, тоже любила в свое время.
Конечно, если говорить откровенно, по-честному, он не идеал и
не тот, о котором я мечтала. И той любви, возвышенной, той,
какой бы хотелось, у меня нет и не было. Он часто выпивает.
Часто и много. Из-за этого у нас бывают неприятные
разговоры. Не скандалы, нет - я считаю, что скандалом делу не
поможешь. Иногда мне жалко его. Все же как-никак - отец
моего ребенка. А это большое дело - отец. Я вообще
идеальная возвышенная любовь - редкость.
О смерти отца Коля узнал первым: похоронку принес
почтальон, когда Саша была в госпитале. Коля вскрыл конверт
и, забившись на кушетку, долго плакал. Наплакавшись, твердо
решил: бежать на фронт и отомстить за отца. Он должен,
обязан убить хоть одного фашиста. Он уйдет тайком от матери,
оставив ей записку. Она у него добрая, мама Саша, она поймет
его. Ведь он уже взрослый, а стрелять - дело нехитрое. Но
потом оказалось, что мама тоже решила идти на фронт. Она
сообщила об этом сыну в тот же вечер, когда прочитала
похоронку, решила как-то сразу и без колебаний:
– Знаешь, сынок, я должна быть там, заменить папу. Это
надо...- А я как же?
– На суровом лице мальчика появилась
растерянность.
– А ты перейдешь жить на время к бабушке. Или к тете
Варе. Как ты захочешь.
Он чуть было не сказал: "И я с тобой, мамочка", но
вовремя умолчал. Это была его тайна. Он знал, что мать ни за
что не согласится отпустить его на фронт.
Все эти дни Варя опекала Сашу, старалась отвлечь от
тяжелых дум, разделить ее горе. Игорь тоже вел себя
сдержанно, уже не смотрел на Сашу влюбленным взглядом: он
не знал, чем и как может помочь этой, как он выразился,
восхитительной женщине. О своем решении уйти на фронт
Саша сообщила Варе. Та приняла такое решение как должное
и не стала ее отговаривать. "А может, и мне также, вместе с
ней?" - подумала Варя. Ее снова одолевала тревога за Олега:
не было писем. Варя чуть ли не каждый день заходила на
свою квартиру, чтобы только заглянуть в почтовый ящик. Шла с
тревогой и волнением: а вдруг там... письмо-похоронка? И эта
мысль о похоронке с каждым днем становилась все
навязчивей. Дошло до того, что однажды - перед этим видела
дурной сон - не решилась одна идти в свою квартиру, чтобы
заглянуть в почтовый ящик, Сашу пригласила.
Писем не было. Они вошли в большую, светлую комнату,
обставленную уютно и со вкусом. На черном рояле, покрытом
тонким слоем пыли, в рамочке из карельской березы стоял
портрет Олега. Варя села напротив на круглый вертящийся
стул и, глядя на портрет, заговорила вслух, словно не было
здесь Саши:
– Милый, родной мой... Где ты, что с тобой? Почему ты
молчишь?.. Ну хоть словечком одним отзовись. Или тебя уже...
– И поток хлынувших слез оборвал ее фразу.