Бородинское поле
Шрифт:
дивизии. За день боев немцам, сосредоточившим мощный
танковый и моторизованный кулак на левом фланге, удалось
вклиниться в боевые порядки дивизии почти на всю глубину и
разрубить надвое ее оборону. Прорыв был совершен по линии
железной дороги. На левом фланге в районе Артемок
фашисты не прекращали атак ни на один час. Стоящая на
автостраде деревня уже несколько раз переходила из рук в
руки. Обескровленный, малочисленный отряд майора
Воробьева
поддерживаемые танкистами и артиллерией, упорно отражали
непрестанные атаки гитлеровцев и то и дело бросались в
яростные контратаки. Связь Воробьева и Корепанова с
командиром дивизии была неустойчивой. Полосухин
находился на своем НП недалеко от кургана Раевского и
фактически был отрезан от своего левого фланга
прорвавшимися вдоль железной дороги танками неприятеля.
Телефонная связь непрерывно рвалась. Со стороны деревень
Фомкино, Ельня и Волуево немцы тоже перешли в
наступление. К счастью, только что покрывшиеся тонким
ломким льдом речушки Война и Колочь, а также мелкие ручьи
несколько затрудняли продвижение их танков,
бронетранспортеров и артиллерии, а бросавшаяся в атаку
пехота, попав под шквальный пулеметный огонь из дотов, неся
большие потери, откатывалась назад, ожидая ночи, чтобы под
покровом темноты ворваться в наши траншеи и окопы и
обойти доты с тыла. Избегавшие прежде ночного боя
гитлеровцы теперь сами пытались отрядами автоматчиков
атаковать наши артиллерийские позиции и доты ночью.
Фельдмаршал Бок решительно требовал от командующих
армиями не останавливаться ни на минуту - наступать,
наступать и наступать, до последнего вздоха. Он считал, что
каждый час задержки и промедления на руку русским. По его
убеждению, Москву необходимо захватить с ходу, любой ценой,
не давая неприятелю ни малейшей передышки. Когда ему
докладывали о тяжелых потерях в танках и людях, он
недовольно морщился и, не желая дослушивать до конца,
прерывал генерала ядовитой репликой:
– Мы потеряем гораздо больше, если не возьмем Москву
до начала большой русской зимы.
Утром 16 октября Игорь Макаров в госпитале по радио
услышал тревожное сообщение Совинформбюро: "В течение
ночи с 15 на 16 октября положение на западном направлении
фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска, бросив
против наших частей большое количество танков и
мотопехоты, на одном участке фронта прорвали нашу
оборону".
Игорь уже ходил без костылей, опираясь
изящную трость, которую подарил ему Остапов. Выслушав
сообщение, он, не теряя времени, направился в кабинет
главврача. Борис Всеволодович, тоже только что
прослушавший сообщение Совинформбюро, встретил Игоря
сурово-вопросительным взглядом. Игорь же старался быть
веселым и беспечным, чтобы только не выдать своего
замысла. Учтиво поздоровался и на вопрос главврача, как он
себя чувствует, бодро ответил:
– Великолепно! Думаю, что через день-другой смогу
вернуть вам эту клюшку из-за ненадобности. Я к вам, Борис
Всеволодович, с большой просьбой. Родителям моим не
терпится видеть меня со Звездой. Ну, сами понимаете, старики
гордятся. Не могли бы вы отпустить меня ну хотя бы часа на
два-три домой.
– Когда?
– спросил Остапов, ничего плохого не подозревая
в такой естественной просьбе.
– Сейчас. Отец сегодня в вечернюю смену, и мама дома, -
солгал Игорь.
Остапов согласился. А спустя полчаса Игорь,
нарядившись в военную форму, с Золотой Звездой, орденом
Ленина и медалью "За отвагу" на гимнастерке в
сопровождении несколько недоуменной, но обрадованной
Вари на санитарной машине выехал из госпиталя. Но поехал
он не домой, а на завод "Борец", где работал Трофим
Иванович.
– Ты ж сказал, что папа дома, - насторожилась Варя.
– На всякий случай. Откуда я знаю. Я предполагал, -
ответил Игорь, и Варя успокоилась.
Она, как и Борис Всеволодович, не подозревала, что
Игорь решил таким образом бежать на фронт. Это решение
зародилось в нем с тех пор, как он стал на костыли,
окончательно созрело, когда Щербаков вручил ему орден
Ленина и Звезду Героя, и он с той минуты искал удобного
случая, вернее, благовидного предлога, чтобы выйти за ворота
госпиталя.
В городе Игоря и Варю поразило необычное оживление.
У подъездов многих домов суетились люди, торопливо
вытаскивали на улицу тяжелые чемоданы, пузатые узлы и
впопыхах грузили в машины. Во всем чувствовалась
атмосфера нервозности.
– Непонятно, что все это значит? - сказал Игорь,
удивленно глядя на суматоху у подъездов. По улицам мчались
грузовики, "эмки" и даже санитарные машины, груженные
всяким барахлом. У Игоря было хорошее настроение человека,
который вдруг вырвался на свободу, в жизнь.
– Да, что-то странное, - недоуменно отозвалась Варя.