Бородинское поле
Шрифт:
встал. Глеб махнул рукой:
– Сиди, Кузьма.
– Горячего чайку, Глеб Трофимович? С дороги хорошо, -
предложил Брусничкин.
– А мне товарищ Акулов рассказывает
прелюбопытнейшие истории.
– Что ж, вам, как историку, пригодятся.
– Я тоже думаю, - согласился Брусничкин.
Чумаев налил командиру большую кружку крепкого чая.
Акулов подал комиссару гимнастерку, Думбадзе забрал чайник
и, повелительно кивнув головой ординарцам,
другую половину блиндажа. Макаров и Брусничкин остались
вдвоем.
Вздремнувший было командир орудия Иван Федоткин,
сам не зная отчего, шумно проснулся и выскочил из блиндажа.
У входа столкнулся лоб в лоб с Елисеем Цымбаревым.
– Спал я, может, с час, а может, и побольше, - мягко,
ласково сказал Елисей.
– А потом он меня позвал. Я и сходил к
нему.- Кто позвал?
– Да Петруша мой. Во сне позвал, а мне послышалось,
будто и в самом деле. Его голос, и совсем недалеко. "Батя, -
говорит, - пойди-ка сюда, что я тебе покажу. ." Я подумал:
интересно, что это он мне хочет показать? Проснулся и сразу
не соображу, где я и что. Темно, ты храпишь. Тут-то и
вспомнил, что Петруши-то моего уже нет в живых. И больше
никогда не будет, и голоса его я уже не услышу. А вот же
позвал зачем-то к себе. Говорят, нехорошая примета, когда
покойник зовет. К смерти это. Только я ее уже не боюсь.
Раньше - верно, боялся, а теперь нет. Раньше я и кладбища
боялся. А теперь нет ничего на свете, что б меня напугало.
Умер во мне всякий страх, похоронил я его вместе с Петрушей
в той братской могиле, что подле памятника... Ну, пошел я к
нему на могилу. А как не пойти, когда он позвал. Да и не сразу
нашел-то ее: снежком присыпало - и не видать. Так, бугорок...
И не приметишь. Надо бы хоть крест поставить, хоть звезду -
все мета какая-никакая. А без меты нельзя, затеряется...
Постоял я у могилы, погоревал. Не плакал, нет - слез у меня
нет, застыли, в лед обратились, а может, в камень. И теперь
всю жизнь этот камень мне в сердце носить. Поговорил я с
ним. Ну что, говорю, сынок, ты мне хотел показать? Молчит. А
в том краю, где эти самые Артемки, слышно, постреливают.
Может, про это хотел сказать?
– Да будет тебе, Елисей, убиваться, что ж теперь
поделаешь, - сказал Федоткин, прислушиваясь.
В стороне Артемок действительно постреливали.
– Да ведь я о чем печалюсь? О несправедливости.
Почему его, а не меня? Я свое пожил на этом свете, кое-что
повидал. А он же только-только жить начал. За что его? А ты
представляешь,
похоронку? Аннушке моей каково? Она ж еще ничего не знает,
я не писал, боюсь, просто не знаю, как написать. Не могу.
Может, ты, а? Помоги.
– Я тебя понимаю и сочувствую твоему горю. У меня у
самого семья в Ленинграде. А там, сказывают, еще горше, чем
тут. А что поделаешь? Одно у нас у всех теперь дело, одна
забота - бить проклятого, изничтожить, душа из него вон, и
никакой милости: только смерть. Тут исход один: или - или, кто
кого одолеет, чья возьмет. Либо наша, либо его. Только, я
думаю, мы победим. Как и тогда, при Кутузове. Ты, Елисей,
знай одно: нет на земле такой силы, которая б нас одолела.
Россия - она вроде Бородинского поля, только в миллион раз
побольше. Ты это помни.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Генерал-майор Курт Штейнборн вечером, ложась в
теплую постель в хорошо натопленной избе, приказал
адъютанту разбудить его в шесть утра. Но когда без одной
минуты шесть адъютант вошел в горницу, то, к своему
немалому удивлению, застал генерала уже выбритым,
умывшимся, одетым в мундир и вообще каким-то
торжественно бодрым и свежим. Генерал сидел за круглым
столом, стоящим посредине горницы, склонившись над картой,
испещренной стремительно-лихими стрелами. На карте
лежала Золотая Звезда Героя Советского Союза, отнятая
вчера у Игоря Макарова.
Состоявшая до сих пор в резерве фельдмаршала Бока
танковая дивизия генерала Штейнборна была введена в бой
лишь вчера на стыке армий Говорова и Рокоссовского. И в тот
же день на штаб дивизии Штейнборна совершили дерзкое,
совершенно внезапное, никак не ожидаемое нападение три
советских танка. За каких-нибудь четверть часа раздавили
гусеницами и подожгли несколько штабных машин и
мотоциклов, подбили два танка и бронетранспортер, а когда
возвращались назад, встретились с танковым полком, в
котором в этот момент находился сам командир дивизии. Видя
такое неравенство в силах, тридцатьчетверки хотели
уклониться от боя, но были атакованы. Один советский танк
был подбит тремя снарядами, двум другим удалось
ускользнуть.
Из горящей тридцатьчетверки немцы вытащили в
бессознательном состоянии раненного осколком снаряда и
обгоревшего старшего лейтенанта. Из найденных при нем
документов немцы узнали, что в их руках находится командир