Брат, мой брат
Шрифт:
Витька каменеет, и на его лице полностью отражается происходящее на экране. Без осмысления. Я кошусь на маму, боясь, что она услышит моё шумное дыхание. Но она увлечена происходящим в телевизоре.
Двигаюсь дальше, немного путаясь во вьющихся волосах. И касаюсь горячей и нежной кожи. Которая немного тянется вслед за моей рукой. Дохожу до расширения головки, и Витька вдруг начинает кашлять.
Мать машинально поворачивается к нам, и я молюсь только о том, чтобы в темноте она не заметила красноты моего лица. На Витькино даже смотреть боюсь. Мама, поняв, что всё нормально,
Я слышу, как дыхание Витьки становится прерывистым. Он старается сдержать его. Переводя взгляд с пустого экрана, я краем глаза вижу, как дрожит его кадык. Мне самой хочется дышать ртом, и я хватаю губами прохладный воздух. Моя рука двигается не очень быстро. Я опасаюсь задеть поверхность пледа и скомпрометировать нас. Пусть даже шанс крохотный из-за того, что в комнате темно, а мама уже чуть разморено смотрит телевизор. Но её присутствие волнами разбегается по моему телу вместе с опасностью попасться. Одна только мысль об этом ускоряет моё сердце. И усиливает интерес с желанием.
Витькино дыхание становится опасливо приглушенным. Я чувствую, как он весь закаменел. Только живот хватает и выталкивает воздух. Скользить помогает влага — судя по вязкости, смазка. Приятная, густая наощупь.
И вдруг меня бьёт наотмашь страх. Мама, забыв, что она уже немолода, резво поднимается с кресла и разворачивается к нам. В голове проносятся мысли о геенне огненной и том, что она сейчас скажет и сделает. И мгновенно отлыниваю от Витьки, и моя мокрая ладонь горит огнём. А я не могу даже её наскоро вытереть. И на Витьку тоже не могу смотреть, только виновато вжимать голову в плечи.
— Пора мне и на боковую, — мама тянется, разводя руки в стороны, а до меня не сразу доходит, что она сказала. — Стелитесь, давайте. А ты чего красная такая? Не заболела?
Её ладонь торопливо ложится мне на лоб, заставляя сердце больно удариться где-то внутри. Лишь через несколько секунд я начинаю надеяться, что мама действительно ничего не заметила.
— Н-нет, — быстро мотаю я головой из стороны в сторону. — Жарко просто… под пледом.
Договариваю и понимаю, что зря привлекла мамино внимание к долбаному пледу. Но мама не очень ловко после долгого сидения идёт к выключателю, и через секунду я могу только больно щуриться от света.
Витька закрывается из-за него раскрытой ладонью и недовольно морщится:
— Ну, ма-ам…
Но маме всё равно, она находит пульт и вырубает телевизор. А Витька возится на диване и, наконец, скидывает с нас обоих покрывало. Я сначала опасливо смотрю ему на ширинку, и только убедившись, что никаких эксцессов там нет, чувствую, как прохладный воздух поднимает кожу мурашками.
Шатром накидывая длинную белую простыню на диван, мы с братом стараемся не смотреть друг на друга. Потому что мама ещё в комнате, а из-за смущения и неразрешённого возбуждения мы непременно начнём многозначительно смеяться. А и так едва сдерживаю улыбку — сердце до конца и угомонилось — и очень низко наклоняюсь, укладывая в изголовье
Мама ещё долго не уходит к себе, бесконечно делая то одно, то другое. И когда я уже смиряюсь с мыслью, что так и засну под её шуршание и тихий скрип пола, наконец, выключает свет и желает спокойной ночи. По пути посетовав, что негде нас нормально уложить. Но Витька дежурно-вежливо сообщает ей, что ничего страшного и пусть не переживает. Актёр. Я бы, наверное, не смогла не скомпроментироваться.
Чужие шаги, наконец, затихают по ковру коридора и, несмотря на темноту, вся сонливость слетает. Я открываю глаза в небо потолка.
Мы под разными одеялами, но Витька опять совсем рядом. Я слышу его дыхание и то, как он сглатывает. Двигаюсь ближе. Так, чтобы даже через два одеяла боком почувствовать его бок. Воздух становится густым. Тихо.
Напряжённо прислушиваюсь и одновременно чувствую, как в груди и одновременно между ног поднимается желание. Прислушиваюсь, не вернётся ли мама. Вроде тихо. В теле расцветает невообразимое желание двинуться, робко переплетённое со счастьем.
Витька меня опережает. Крадучись и будто осторожно, двигается. Можно подумать, что просто меняет положение на более удобное. Но я звериным чутьём и немного привыкшим к темноте зрением чувствую, как он откидывает с себя одеяло. Слышу его вдох. Параллельно прислушиваясь к звукам из другой комнаты.
Вроде скрипнула кровать, и ураган в моём животе сначала притупился, а потом стал ещё ярче из-за опасности. От него становится жарко, и я тоже скидываю одеяло. Тело всё равно горит ожиданием. А ткань пижамы ощущается очень нежно на коже.
Задержав дыхание, одним рывком сажусь. Голову немного кружит, но я всё равно тороплюсь. Тороплюсь нащупать Витькиной тело, такое сейчас желанное и большое. Он перехватывает мои локти и мне кажется, что специально сдерживает себя, чтобы не сжать их слишком сильно. Хотя он и так. Короткие толстые ногти впиваются в кожу.
Ткань пижамных шортов сбивается между ног мотнёй. Отчего в промежности уже начинает сладко пульсировать, когда я усаживаюсь поперёк Витьки. Его руки судорожно хватают меня за плечи, и его сила тянет меня вниз, к нему. Как же легко и приятно ей подчиниться… И почти упасть на желанную грудь. Которую можно огладить сначала снизу вверх. Потом сверху вниз, увлекая за собой ткань футболки и с восторгом ощущая голую кожу. И почти бухнуться вниз, чтобы встретиться с напряжёнными, нетерпеливыми губами.
Горячая ладонь хватает меня за затылок, потягивая волосы, и поцелуй получается ещё более волнительным.
Жарко. И пахнет телом.
Внутри стучит и я, отрываясь, подхватываю свою рубашку и скидываю с левого рукава. Тело сразу ощущает свободу и то, как собираются соски от непривычной свежести.
Витька снова дёргает меня к себе, и я с удовольствием ощущаю, как его губы смыкаются на соске. А рука стискивает другую податливую грудь. Бездумно забираюсь руками в Витькины жёсткие волосы. И глажу, глажу… Хватаюсь за мышечную спину, прижимаясь всё ближе и ближе. И сдерживаю себя, чтобы не застонать.