Брат, мой брат
Шрифт:
Мама посмотрела на него такими глазами, будто первый раз его увидела. И вообще — словно он ни с того ни с сего материализовался в пространстве квартиры.
Потом она снова посмотрела на меня.
— Ты сейчас пошутила?
— Нет… — мне захотелось вжать голову в плечи.
Мама снова повернулась к Витьке, и тот под её взглядом залился такой краской, будто его окунули в гуашь.
— Марин, — очень серьёзно произнесла мама, — ты понимаешь, что делаешь?
— А что? — я уже понимала, что что-то совсем не так, но никак не могла
Тут у мамы будто слетел какой-то предохранитель:
— А то, что ты тут инцест устроила — вот что!
— Чего? — не поняла я. — Мы, вообще-то не родственники…
— Да какая разница! — кружка в маминых руках громко хлопнулась о край стола, и весь чай расплескался по скатерти. — Вы с ним под одной крышей жили! В одну школу ходили, и вообще вы для всех — брат с сестрой! Ты это понимаешь! Ты понимаешь, что мне сейчас рассказываешь?
Я ошалела от резкого маминого тона.
— Татьян, ты, по-моему, преувеличиваешь, — вступился было покрасневший разом Витька.
— Заткнись! — мама рявкнула так, что и Витька, и я подскочили. — Ты вообще извращенец! И растлитель! О**ел совсем — не знаешь, куда член свой пристроить!
Таких слов моя мама в жизни не произносила, так что звучали они из её аккуратного рта не просто грубо, а очень жутко. Мама мгновенно развернулась ко мне и стала очень похожа на злую птицу из старого фильма. С той лишь разницей, что от птицы меня защищал экран телевизора.
— А ты, шв*ль, не знаешь больше, перед кем ноги раздвинуть? Ты понимаешь, как это нездорово? Мы вас всегда как родственников воспитывали! И ты на родственников прыгаешь? Ты понимаешь, что это психиатрия? И раньше за такое в дурдом закрывали? Хотя тебе, там наверное, понравилось бы — вы*бали бы получше!
Брызнув взглядом что в меня, что в Витьку, мать стремительно отбросила свой стул в сторону, но он всё равно устоял на ножках. И крепкими шагами вышла из кухни, жестко зарядив при этом дверью об стенку.
Мы с Витькой так и остались сидеть с опущенными вниз носами. Прошло минуты три прежде, чем мы решили встретиться взглядами. У Витьки на лице не было ни кровинки. Предполагаю, что и у меня видок был не лучшим. Витька коротко и нерешительно мотнул головой в сторону, и я поспешила кивнуть разом одеревеневшей шеей.
Крадучись по квартире, которая в миг стала чужой, словно мыши, мы вышли за дверь. А там и за дверь подъезда.
На улице собирался дождь, было душно, но уличный воздух всё равно немного остудил голову. Дышать стало полегче. А в голове уже не так громко звучали обидные слова. Которые до сих пор не верилось, что были произнесены.
— Извини, не надо мне было говорить… — тихо промямлила я, когда Витька смотрел ещё куда-то в сторону.
— Она права, — вдруг рубанул по мне Витька.
Я без понимания уставилась на него, а брат, старательно отводя взгляд в стороны, продолжил:
— Марин,
Ясно. Неправильное… У меня внутри будто натянулась струна и всё стало очень жестким. Если материны слова я смогла вынести, то эти — нет.
— Ну, раз это для тебя неправильно, — голос мой мигом изменился. Из него исчезла вся жизнь, оставив после себя пустую и твёрдую оболочку. — То давай идти к правильному. Друг от друга.
Даже не видя своей ухмылки, я знала: она злобная. Из тех, которые призваны скрывать боль.
Витька вздрогнул, будто его по уху ударили, и уставился на меня как-то очень растерянно. Но меня это не проняло, а больше разозлило. Бедный, страдающий от неправильного, мальчик. Захотелось мгновенно и сразу всё это прекратить:
— Давай расставаться.
Витькин взгляд отяжелел. Губы сжались в тонкую, светлую нить. После чего он уточнил:
— Ты правда этого хочешь?
— Да, — не раздумывая, отозвалась я.
Вот и всё. Небо оглушило меня окончательно, бухнувшись прямо на макушку.
Ни слова больше не говоря, Витька развернулся и пошёл. А я, без эмоций глядя на его уходящую фигуру, развернулась и пошла в другую сторону.
Земля противно скрипела у меня под ногами, пока я не поняла, что это — песок. Я безо всякой мысли забрела на детскую площадку. Наверное, что-то вроде психической защиты: когда что-то (всё) в жизни непонятно — притворись ребёнком.
Двор был старым и во многих местах обшарпанным. Но какая разница?
Если вспоминать детство, то занять тогда качели было делом чести и требовало больших усилий. Сейчас же, для меня взрослой, на площадке полно качелей, а детей совсем нет — только одна девочка деловито копается в песочнице, строя плоским совочком песочный замок. Девочка-то ладно — она ей в силу возраста положено строить песочные замки. А вот мне не стоило строить замков воздушных.
Пользуясь случаем и правом старшинства, я укладываюсь на качели. Не усаживаюсь, а именно укладываюсь, потому что могу — они сделаны в виде большого спасательного круга, в центре которого переплетаются паутиной плотные канатики. Как у кого-то нервы. Стоит мне лечь, как они сразу впиваются в моё тело. Вот бы это были не канатики, а стальное сито…
Я пялюсь в небо, которого на самом деле не видно — сплошь затянуто противными, серыми облаками, которые только обманчиво кажутся белыми. А на самом деле — грязные.
В затылке начинает болеть — пережимает что-то качельный край. И мне подспудно хочется, чтобы его пережало совсем и навсегда.
Через некоторое время я шестым чувством ощущаю чьё-то присутствие. Машинально сажусь и вижу прямо перед собой ту самую девочку, что копалась в песочнице. За её спиной виднеется огромная горка разравненного песка. Вид у девочки очень серьёзный и совсем не детский.