Брат, мой брат

Вкуфь Вера

Я не подпускаю никакие мысли к своей голове. Иначе они её порвут. И, если честно ни на что не надеюсь. Пока не устаю окончательно и через ватные ноги не направляюсь обратно домой. Каждый шаг даётся мне с боем и противостоянием. И чем ближе я подхожу, тем медленнее двигаюсь.

С одной стороны мне хочется сделать Витькину куклу Вуду и впихавать в неё цыганские иглы. С другой — бежать за ним на вокзал (или куда он там попёрся?). Но нельзя. Ни того, ни другого.

Наверное, у меня гораздо меньше смелости, чем у него. Потому что домой этим вечером возвращаюсь

только я. Хотя можно ли теперь называть это место моим домом?

С замочной скважиной я вожусь крайне долго и, словно вор, стараюсь щёлкнуть личинкой замка как можно тише. И всё равно она грохочет буквально у меня в мозгах.

Дверь открываю с крайней степенью осторожности и готовая в любую секунду захлопнуть её обратно. Но всё вроде бы тихо, так что можно и проскользнуть внутрь.

В квартире — гробовая тишина. Но всё равно есть давящее ощущение, что я не одна. Так и есть — из родительской комнаты доносится скрип дивана. Который я смело игнорирую, проскальзывая к залу.

В конце концов, я здесь тоже прописана и имею право находиться. И обзывательства этого факта не меняют. Я внутренне креплюсь.

Торопливо переодеваюсь в пижаму и укладываюсь прямо на неразложенный диван. Кажется, этой ночью сон мне не грозит. Жаль, что сейчас не сессия — хотя бы можно было бы провести время с пользой. Но в меня упирается только рябящий потолок. Который словно знает об этой жизни больше, чем я.

***

Кто как, а я терпеть не могу ранние звонки. На телефон ещё терпимо, а вот если в дверь… Почему никто не придумал беззвучный режим для дверного звонка?

Лицо моё приминается к подушке, которая напрочь застилает обзор. Я голова, судя по весу, заполнена отборным чугуном.

Нормально просыпаюсь я только тогда, когда слышу тихий и виноватый голос.

Я подрываюсь так, что едва не проскальзываю хлопковыми носками в стенной шкаф. И спешу выскочить в коридор.

— Марина здесь? — слышу я не слишком разборчивый голос.

Там на самом пороге — буквально на его краешке — стоит Витька. А над ним возвышается мама. Несмотря на свой небольшой рост она именно возвышается. У Витьки вид потрёпанный и совершенно мятый.

— И чего ты сюда пришёл? — вопрошает мать. — После того, что сделал?

Звучит так искренне, что даже меня пробирает.

— А что он сделал-то? — возмущаюсь вместо Витьки.

Холодный взгляд тут же устремляется на меня. А потом материны глаза закатываются.

— Ты вообще иди отсюда. С тобой потом поговорим.

Вот это уже обидно. Как если бы я была предметом или тупым ребёнком, с мнением которого считаться — себе дороже.

— Нет уж, давай сейчас говорить! Чего ты взъелась-то? Что мы такого сделали?

Мать прорывает:

— Ты не понимаешь, что ли, что это — извращенство? Ладно, он, — она кивает на Витьку, — мужикам всегда только трахаться надо. А ты, получается, с братом связалась! С бра-том!

— Да какой брат! Если нет в нас общей крови! — кажется, я это уже говорила, но что ещё мне сказать?

Тут у матери на глазах неожиданно наворачиваются слёзы:

—

Такой брат, что ты вместе с ним росла. Для тебя семья — вообще ничто? Один мне нервы делает, теперь вы ещё!

С этими словами мать буквально бросила дверь и торопливо вышла из коридора. Дверь захлопнулась щелчком, оставив меня в одиночестве. Я с колом в сердце вспоминаю, что на последних материных словах Витьки уже не было в дверном проёме.

— Вить! — кричу я, выскакивая на лестничную клетку.

Только бы не успел уехать!

Его взлохмаченная голова выглядывает от лифта. Глядя на него кажется, что в следующую секунду он нырнёт обратно. Но его взгляд цепляется за мою пижаму — приличную и длинную, просто в пижамах на лестничную площадку не выходят. И останавливается на носках — накинуть тапки мне даже не приходит в голову. В голове стучит только одна мысль — Витька вернулся…

Кажется, мой видок меняет первоначальные Витькины планы. Двери лифта лязгают железом, а он всё равно остаётся на лестничной клетке.

— Замёрзнешь, — буркает он, — домой иди.

Будь в его голосе чуть больше жизни и чуть меньше загробия, я бы обиделась.

— Не пойду, — отвечаю я и подхожу ближе.

Его взгляд не фокусируется на моём лице, а виной кружит около. На его лице — светлая щетина, а вещи словно из одного места.

— Где ты ночевал? — спрашиваю я.

— На вокзале, — нехотя отвечает Витька.

— Чего тогда не уехал? — мой голос стал холоднее.

Тут Витька, наконец, сосредотачивается на мне. От его взгляда меня бросает в дрожь.

— А ты со мной поедешь?

Кажется, в этот вопрос он вложил столько решительности, сколько другие не наживают за всю жизнь.

Моя мать обозвала его нехорошими словами. Я его практически прогнала. А он, не уехав, остался. Вернулся ко мне.

Я отвечаю:

— Поеду.

***

В автобусе дальнего следования меня всё время клонит в сон, и я то и дело приваливаюсь к Витькиному плечу. Высокое сиденье от транспортной дрожи вибрирует у меня на спине, отчего коротко потрясывается тело. А вот Витькиному телу, кажется, эта дрожь совсем не передаётся. И он кажется мне твёрдым и надёжным.

То, что я совсем недавно его чуть не потеряла, ощущается очень остро.

К нашей остановке ноги у меня затекают, так что к выходу я иду как русалочка — по ножам. Видимо, это очень заметно со стороны, потому что Витька не дожидается, пока я спущусь по ступенькам, а просто подхватывает меня под ягодицы и ставит на твёрдую землю. И это с учётом того, что на нём дополнительный груз из большой спортивной сумки.

То, как проходили сборы этой сумки — разговор отдельный.

Витька поначалу наотрез отказывался заходить в квартиру, говоря, что ему ничего брать не надо. А я устала шастать на лестницу и уточнять, какая ему нужна пена для бриться. Так что всё-таки затащила Витька внутрь. В этот момент в глубине квартиры раздался такой звук, будто дракон пошатнулся на своих сокровищах. Но я предпочла сделать вид, что Бильбо надел волшебное кольцо, и никак не прореагировала.