Брат, мой брат

Вкуфь Вера

— Хочешь покататься? — предполагаю я самое вероятное.

Но девочка только продолжает очень внимательно на меня смотреть.

Она достаточно высокая и по-спортивному худощавая. Ей около семи, и у неё светлые вьющиеся волосы, собранные на темени в хвост. Лицо у девочки в хорошем смысле не детское — на нём отсутствует всякая «милая» припухлость и по строению его можно больше назвать волевым. Ямочка на небольшом подбородке особенно усиливает это впечатление.

Когда она вырастет, то непременно станет красивой — такие

черты лица особенно выгодно выглядят на взрослых. А пока она просто ребёнок, которому я не даю покачаться на качелях.

— Ты тоже из-за мальчика грустишь? — совершенно неожиданно спрашивает меня девочка.

— Чего? — сначала опешила я, а потом решила не врать: — Да.

Девочка глубокомысленно вздохнула. Потом подошла к столбу качелей и совсем как взрослая прислонилась к нему спиной. Даже одну стопу перед собой выставила — для устойчивости.

— Никита — тоже дурак, — деловито произнесла она, глядя куда-то в пустоту.

— Дурак, — я почувствовала острое желание с ней согласиться. Но всё-таки уточнила: — А почему?

— Потому что он постоянно случается эту Жанну Юрьевну. И Ольгу Валерьевну.

Судя по возрасту девочки, Жанна Юрьевна и Ольга Валерьевна — воспитательницы.

А девочка продолжила:

— Я ему говорю: пойдём в тихий час на площадку и будем играть там в поваров, — увлёкшись собственной речью, девочка принялась жестикулировать. — А он не хочет! Трусит и говорит, что воспитательницы его заругают!

— Ну, может он на самом деле и не хочет играть в поваров? И не знает, как тебе об этом сказать, — предположила я.

Девочка посмотрела на меня как на умалишённую.

— Конечно, хочет! — без тени сомнения заявила она. — Просто он вечно всех боится. То воспитательниц, то маму. Говорит, что она сильно расстраивается, когда на него в саду жалуются.

— Значит, твой Никита думает о других больше, чем о себе, — я едва удержалась, чтобы не добавить «и о тебе».

— Ничего подобного! — снова не согласилась девочка. — Просто все остальные вечно его запугивают и наказывают больше, чем меня. Я ему говорю, чтобы не боялся с ними ругаться, а он всё равно боится. Думает, что тогда начнут ругать и меня. А как ему объяснить, что я не боюсь и пусть ругают?

Я задумалась. А потом всё-таки нашлась с ответом:

— Думаю, он и сам скоро это поймёт. А если не пойдёт — значит таким и останется. Боязливым.

— Ну и пусть, — девочка почему-то надула губы, словно я нелестно отозвалась о ней самой. — Он всё равно хороший. И дальше всех прыгает на физкультуре. А ещё громко поёт.

Я невольно улыбнулась детской непосредственности вкупе с какой-то недетской мудростью. И спросила:

— А как тебя зовут?

— Маша, — ответила девочка и почему-то пристыженно опустила взгляд. И тут я начала что-то подозревать. Девочка дошкольного возраста. На улице. На пустой площадке.

— Маша, а ты всегда гуляешь одна?

У девочки

вспыхнули щёки, и я поняла, что на верном пути.

— Где твоя мама? — продолжила допрос.

— На работе, — буркнула Маша.

— А папа?

— … тоже.

— И кто с тобой дома?

— Никто… Я сама…

Таким маленьким детям сейчас не принято гулять одним. Тем более — сидеть дома.

— Ты ушла из детского сада, — уже не спросила, но утвердила я.

Насупившись ещё больше, Маша нехотя кивнула. Тогда я, наконец, поднялась с качелей.

— Как бы то ни было, а бежать от своих проблем нельзя, — продекларировала я прописную истину. — К тому же твой Никита наверняка там переживает. И может даже его сейчас ругают.

Подумав, Маша взяла мою протянутую руку и безропотно направилась в сторону детского сада. Благо он тут недалеко.

Мы переходим дорогу, и Маша благоразумно предупреждает, что смотреть надо сначала налево, а потом направо. Или наоборот. И очень сильно предлагает пропустить машину, от которой я вижу только небольшие фары — на улице ни слишком погоже, да и опускается уже вечер.

Как бы то ни было, к Машиному саду мы подходим в целости и сохранности. Если честно, здание, несмотря на всю кажущуюся весёлость, больше печальное, с глубокими провалами пустоватых окон. Наверное, я бы тоже захотела отсюда уйти.

Мы заходим в ворота, и Маша вдруг поднимает ко мне голову — её лицо с такого ракурса кажется островатым.

— А как зовут твоего мальчика? — вдруг ни с того ни с сего спрашивает она.

— Витя, — отвечаю я и чувствую, как у меня неожиданно подводит сердце.

— Он тоже дурак? — продолжает расспрос Маша, пока мы идём по асфальтированной дорожке ко входу.

— Неа, — отвечают я. — Не дурак… Как бы там ни было.

Маша, кажется, довольно кивает. А нам навстречу вылетает женщина средних лет и со смешно распушённой причёской.

— Маша! Мы тебя обыскались! Ты где была? А вы кто? — последнее уже не Маше, а мне.

— Это моя сестра, — деловито говорит Маша. И, подумав, добавляет: — Двоюродная. Нет, троюродная.

Видимо, Машино исчезновение навело здесь нехилого переполоха, потому что взъерошенная женщина больше не задаёт вопросов, только хватает Машу за руку и утягивает с собой. А Маша едва успевает развернуться ко мне и помахать.

И я тогда я понимаю, что снова остаюсь одна. Совсем не радостное чувство, надо сказать. Особенно под хмурым, совсем не весёлым небом, полным надвигающегося дождя.

***

Домой мне идти не хотелось, но куда ещё деваться — не ночевать же под кустом? Я бродила до самой темноты. Как на зло, никакой подозрительной личности мне не встретилось — а ещё говорят, что в больших городах криминала больше. Мне даже сейчас немного хочется кого-нибудь встретить. Чтобы вдоволь наораться, может быть даже накусаться и надраться. Или чего похуже…