Брилонская вишня
Шрифт:
– Еще раз ты отвлекайться на всякий ерунда – я делайт тоже самое с тобой. Работа – это работа, русь! И никакой глупый милосердный порыв не должно быть!
Я вжимаюсь в стену. В упор смотрю на месиво птичьих кишок и костей… но ничего не могу осознать… Ни во что не могу поверить…
– И убирайт с земля этот дерьмо, – он кивает на трупик. Задерживается почему-то взглядом. Вздыхает. – Этот птица все равно бы скоро умирайт. Я всегда считайт, что лучше всего быстрый смерть, чем долгий мучения.
И вот
Ведь черные бусинки все еще смотрят на меня.
Она хотела жить. Она не доверяла людям.
И правильно делала.
Сердце сжимается. Дыхание забивается.
Заглатываю слезы, сжимаю кулаки и кричу во всю глотку:
– Да чтоб вас так же растоптали, ублюдок фашистский! Чтоб вы…
Он мгновенно разворачивается и отвешивает мне пощечину.
Дергает за волосы. Притягивает к себе и шипит в лицо:
– Сказать хочешь? Говори! Давай, поговори со мной еще, попробуй!
Щека адски горит.
Я мотаю головой, стряхивая с лица слезы. Хватаю ртом воздух. Комендант не выпускает моих волос. Из-за этого даже не разогнуть шею.
– Русь! Я ждайт от тебя ответ!
Закрываю глаза.
Выдавливаю хрип:
– Пустите, товарищ комендант. Мне нужно работать.
Он в презрении сжимает губы. Отшвыривает меня к стене, поправляет воротник и, на ходу вставляя в зубы папиросу, резко разворачивается и удаляется.
А я смотрю на его колеблющийся под пленкой нахлынувших слез силуэт. Сглатываю. Медленно опускаюсь на колени перед растоптанной птицей. Подношу к ней ладони.
Да, она все еще горячая. Все еще согревает, как маленький костер, языки пламени которого – встопорщенные окровавленные перышки, а уголь – мертвые глаза.
Жаль, это ненадолго.
Костер скоро погаснет. Тепло исчезнет, и останется лишь… могильный холод исплеванного штаба. Последний лучик добра комендант просто взял и растоптал. И теперь совсем неважно, сколько дней я загадывала до побега…
Я не смогу сбежать. Так просто – не смогу.
Остается только сгребать в совок внутренности птицы… слушать, как пронзительно свистит ветер и думать, что могло бы стать новым смыслом моей жизни…
***
– А хочешь, я тебе палатку из одеяла сделаю? Так, однако, Оля любила. Сделает из одеяла плащ и сидит под ним. Кота еще возьмет… Хочешь? Я завсегда ее накрывала.
Медленно киваю. Тамара укутывает меня, садится на табуретку рядом и молчит, любуется мной. Стало быть, дочь представляет…
– Молодец какая, кота под одеяло пихает, – фыркает Васька, по-турецки сидя на своей койке и расчесывая жиденькие волосы. – Чтоб задохся? Тебе приятно было бы, если б тебя под толстую тряпку засунули и выбраться не давали? Как говорится, всегда ставь себя на место другого.
– Что-то не видно, чтобы ты ставила, однако.
– Молчать! Поцапаться
Я вскакиваю с постели и шиплю:
– Избиение посреди площади – это благосклонность?! Ты же видела, Васька, ты сама все видела!
– Конечно. Так это ж комендант, а не прынц-царевич. Как говорится, как побил, так и погладит – долго ли ему? Ну-ка расскажи, как он тебя гладит-то? Хорошо ласкает? А то на людях зверь, а наедине, наверное, душка?
– Помешанная, – Тамара хмурится и притягивает меня к себе поближе. – Только одно в голове, хоть бы постеснялась, при ребенке-то…
Я фыркаю, снова забираюсь под одеяло и обнимаю себя.
Тамара присаживается подле и сморщенной рукой гладит меня по волосам.
– Ты Ваську не слушай, – шепчет. – Она что попало говорит. У самой все мысли об одном, так и на других все выплескивает…
Вздыхаю и медленно кладу голову на плечо Тамаре. Чувствую от нее запах штаба, свежих дров и слабо, почти неуловимо… облепихи с шиповником? Наверное, ароматы привычных растений так сильно въелись в ее кожу, что не выветриваются спустя столько времени…
– Ты любишь облепиху? – сама того не ожидая, спрашиваю у Тамары.
Та чуть приподнимает уголки губ, продолжая ворошить морщинистыми пальцами густую копну моих волос.
– Оля ее любила. За облепиховый сок готова была что угодно сделать.
– А я малину больше. У нас в огороде малинник большой, мамка за ним присматривает. Как июль, так мы целые тазы ягод собираем и варенье с них варим. А уж это варенье хоть куда можно! И в чай, и в кашу, и в творог… Творог с малиной вообще обожаю! А из цветов… Пионы, наверное. Больше всего пионы люблю. Даже платье хотела с пионами купить.
– И как? Купила?
Я грустно вздыхаю.
Закутываюсь в одеяло потеплее и глухо выдавливаю:
– Не успела.
– Это ничего, однако. Сима! Эй, Симк, подь сюды!
Из-за стола грузно поднимается Симка и послушно ковыляет в нашу сторону, шаркая по полу тяжелыми волосатыми ногами.
– Каво надо?
– Симк, у тебя ткань с пионами есть?
– Нема.
– Совсем? Ты ж не смотрела.
– Нету. Тут такова не дают.
Тамара вздыхает. Поворачивается ко мне. Машет рукой:
– Симка тут швея, как видишь. Если одежду какую состряпать – ты ее проси, сделает. Только вот ей ткань нужна, однако…
– А ты у Веры попроси, – вдруг встревает Васька. – Они с комендантом друзья, Верка у него хоть ткань, хоть целое платье вымолит.