Брилонская вишня
Шрифт:
И мне почему-то совсем уже не обидно на уколы Васьки. Пусть себе болтает что вздумается. Я-то знаю правду, и никакой вины на мне нет, а совесть чиста.
Так, завернутая в одеяло, я падаю на подушку и закрываю глаза.
Даже сейчас чувствую, как Тамара пристально на меня смотрит.
– Это ничего! – бодро повторяет она. – Будет у тебя платье с пионами, вот увидишь!
Будет у меня платье с пионами, вот увижу. И блокнотик немецкий будет, и конфетки от Никитки. Все будет.
– А как выйдем отсюда – так я тебя к
Она говорит что-то еще. Долго говорит, много говорит. Да только я ее уже не слышу.
Засыпаю…
***
Комендант сидит в кресле, закинув ногу на ногу, внимательно наблюдает за мной и курит. Курит так профессионально и небрежно, что вырисовывает вылетающим из разомкнутых губ дымом рисунки в воздухе. Или эти рисунки вижу только я?..
– Стирай усердней, – приказывает, а каждое его слово сопровождается очередной порцией великолепного дыма.
Мне хочется спросить, почему он ничего не делает, почему он сидит в кресле и попросту бездельничает.
Но я не спрашиваю, а продолжаю сгибаться над ванной и натирать немецкую форму хозяйственным мылом. Поправляю сползающие на голые плечи бретельки сарафана. Раны немыслимо разъедает, руки от этого отекают. Но я стираю. Правда, по его словам, «недостаточно усердно».
– Тебя не тошнийт вчера?
Утираю со лба пот и выбрасываю:
– Нет.
– А сегодня?
– Нет.
Наверное, даже если бы всю ночь я блевала до разрывания глотки, ему бы все равно не сказала. Пусть бы выпил отравленный коньяк и наконец отбросил коньки.
– Значит, цианид там не быйт. Или ты просто выпивайт слишком мало.
Комендант устало морщится и гасит папиросу. Поднимается, потягивается. Вдруг вытаскивает из нагрудного кармана карманные часы и кладет их на табуретку. Сбрасывает китель, медленно освобождается от белой рубахи и кидает одежду мне.
– Это тоже надо стирайт, – бросает, а сам подходит к шкафу.
Отмечаю, какой он все-таки худой. Вроде и мышцы есть, и вроде бы крепкий… но тощий, это нельзя оспорить. Папка намного полнее будет, хоть и его я никогда толстым не считала, а этот… Взрослый мужчина – и такой худенький. Больной, что ли, чем-то?
Перевожу взгляд на часы. А ведь новые уже…
– Ого, у вас новые часы? – чтобы хоть как-то заполнить тишину, замечаю я.
Комендант молчит. Сомкнув за спиной руки, оценивает содержимое шкафа.
– А эти даже лучше старых, – продолжаю.
Он вздыхает. Оборачивается, смотрит на часы. Тихо произносит:
– Это награда за успешно выполненный задание. Награда от сам группенфюрер Майснер.
– Группенфюрер – это генерал?
– Генерал-лейтенант.
– Понятно… А те?
– А те – подарок от оберст Гельмут, близкий друг мой отец.
– И что, теперь у вас двое часов?
Он почему-то тихо смеется. Опускает глаза и с усмешкой повторяет:
– Двое?
Трет
Усаживается на кровать. Коробку ставит себе на колени. Бережно отряхивает с нее пыль.
– Иди сюда, русь, – зовет.
Я вытираю мыльные руки о полотенце, надеваю перчатки, на всякий случай беру газету. Стелю ее на кровать и усаживаюсь около коменданта.
Он медлит секунду – и раскрывает коробку.
И я прижимаю ладони к губам, чтобы не ахнуть от восторга. Здесь часы, часы, столько часов! Десять… да куда там, штук двадцать или даже двадцать пять! А, может, все тридцать! И все вычурные, какие-то – позолоченные, но все сложенные до изумления ровными рядами.
И как он на них смотрит! Как на детей, что ли… С невероятной нежностью, с любовью… я никогда за ним не замечала, чтобы он так смотрел на кого-то… или на что-то…
Комендант бережно достает красивые часы с крышечкой на цепочке. Очень тихо говорит:
– Это мой первый часы – награда от штандартенфюрер Витцинг. Первый мой награда, – он осторожно кладет их и вынимает другие. – А это мне отдавайт раненый солдат в благодарность за сохраненный жизнь.
Комендант аккуратно протягивает их мне, задев холодным оголенным плечом мою кожу. Чуть вздрагиваю от ледяных мурашек и рвано вздыхаю. Медленно, ловя его взгляд, тянусь к часам. Он, кажется, не против.
Он, кажется, хочет, чтобы я их взяла.
И я беру. С предельной осторожностью – так бережно, наверное, не берут на руки даже новорожденного младенца. Легонько дотрагиваюсь до каждого узора на них, до каждого выреза… А в нос просачиваются горькие древесные запахи от его шеи…
Комендант достает следующие, грубые и простоватые на вид.
– А это мне дарийт Вернер на мой день рождения.
Протягивает мне и их.
Какие же они все разные… А на этих, кажется, царапина…
– Они поцарапаны?
– А? А, да… Это все мой жена виноват. Он проливайт на них тесто, когда готовийт пирог. А потом пытаться отскрести грязь вилкой…
И вот он уже вынимает очередные…
– Это мне присылайт знакомый из Гамбург. А это мой второй награда, за успешный штурм штаба… не этого, правда – другого.
Я молча качаю головой. Никогда, ни разу в жизни не видела столько часов сразу…
– У меня слов нет… – выдыхаю я, завороженно перебегая взглядом с одних на другие. – Их так много… Вы собираете их, да?
– Коллекционирую. Да. Мне очейн нравится их собирайт. Может… может, глупо, но они приносийт мне удача. Я любийт их рассматривайт, чинийт, протирайт…
Очередные часы в руках коменданта замирают. Замирает почему-то и он сам. Я лишь смотрю на блестящий циферблат в его ладонях – с тонкими длинными пальцами и белой кожей, сквозь которую проступают толстые сплетения вен. Почему на мизинце нет ногтя? Это так странно…