Было записано
Шрифт:
— Десять шагов и три выстрела, Михаил Юрьевич! — Вася попытался достучаться до Лермонтова. — Вы и сейчас считаете, что это шутки?
— Ох, Вася! Успокойся, наконец! Уверяю тебя, не дойдет до трех выстрелов!
Подошел Дорохов. Передал коробку с пистолетами.
— Я мигом! — уверил Вася.
Быстро накрылся от дождя шинелью, от всех скрывшись. Открыл ящики. Он, любивший оружие, в другой раз непременно восхитился бы этими убойными пистолетами. Но сейчас Васе было не до восторгов. Слишком хорошо он понимал, какую опасность
«Значит, говорите, осечка считается за выстрел? Это хорошо. Это — очень хорошо! Я вам, дворяне долбанутые, сейчас устрою! Хоть обстреляйтесь! Хрен вам, а не пули!»
— Ну, что там? — спрашивал Глебов.
— Готово, Вашбродь! — отвечал Вася, выныривая из своего укрытия.
Подошел к Глебову, передал ему рукоятками вперед пистолеты, в которых не было пуль. Только пыж и порох.
«Посалютуйте друг дружку, друзья-приятели!» — подумал со злой усмешкой.
Глебов развернулся. Сделал несколько шагов и, в свою очередь, передал пистолеты Лермонтову и Мартынову, которые уже стояли на отмеченных позициях.
Все отошли. Вася посмотрел на поэта, крутившего в руках пистолет в поисках баланса. Лермонтов, почувствовав взгляд Васи, улыбнулся.
— Сходись! — раздался голос Глебова.
Мартынов тут же вскинул пистолет, быстрыми шагами пошел к барьеру. Лермонтов с места не сдвинулся, остался на месте. Заслонившись рукой, поднял пистолет вверх.
— Один!
Мартынов делал последний шаг перед барьером. Лермонтов стоял.
— Два!
Мартынов остановился. Лермонтов не шелохнулся. Вася задрожал. Хоть и знал, что пуль нет, а только произнесенное «два», позволявшее стрелять, все равно заставило сердце застучаться быстрее.
— Три! — Глебов закончил счет.
Никто не выстрелил. Стояла полная тишина. У Васи тут же отлегло от сердца.
«Фуф! Может, так и сговорились? Действительно, шуткуют. Раз „три“ — стрелять нельзя! Считай осечка. Зря я на них грешил! Сейчас еще два раза посчитает. Опять не будут стрелять. Все и закончится! Бросятся обниматься, а потом быстренько по домам! Шампанское…»
Вася не успел закончить, когда тишину прорезал нервный крик Столыпина:
— Стреляйте, или я развожу дуэль!
Вася оторопел.
«Ты что творишь, гнида?! Это же не по правилам!»
Глаза забегали. От Лермонтова к Мартынову и обратно.
— Я в этого дурака стрелять не буду!
Сказав это, Лермонтов поднял пистолет к небу, нажал на курок. Хлопок. Дым окутал его. И тут же вслед за этим хлопком сверкнула молния, а следом раздался такой грохот грома, что все подняли головы вверх.
Вася, взглянув на небо, опять посмотрел на Михаила Юрьевича. Что-то изменилось в его взгляде, позе. Вася похолодел. Краем глаза видел, как Мартынов опускает дымящийся пистолет. На лице его была полная растерянность, уже смешанная с ужасом.
«Что?!
Первым к Лермонтову подбежал Мартынов. Наклонился, что-то прошептал. Потом вскочил на коня, ускакал. Все остальные бросились к поэту. Вася, плюнув на все приличия, растолкал дворян, упал на колени, быстро приложил ухо к груди Лермонтова. Тишины не требовалось устанавливать. Все молчали, так и не выйдя из шока.
— Дышит! — прошептал Вася.
Потом осмотрел рану. Ужаснулся. Пуля из нарезного ствола сделала свое дело. Равнодушно и без эмоций. Как и предполагал Вася, пробила навылет.
«Странный угол! — Вася уже взял себя в руки, отметил хладнокровно, когда чуть повернул Лермонтова на бок. — Это как она так прошила его снизу вверх?! Или сверху вниз? Легкие точно пробиты. Может, и сердце зацепила».
— Где врач? — поднял голову к остальным.
— Нет врача, — недрогнувшим голосом ответил Дорохов.
— Вы, значит, сюда толпой приехали, ящиком шампанского запаслись, а врача не догадались прихватить?!
Никто не посмел сейчас Васе указывать на недопустимый тон.
— Отказались ехать в такую погоду, — сообщил Васильчиков.
— Так, что вы стоите?! — Вася заорал. — Или везите врача. Или карету, чтобы отвезти Михаила Юрьевича. Повозку на худой конец.
Все вышли из оцепенения. Бросились к своим лошадям. Через минуту на поляне, под проливным дождем, остались только двое: Вася и Лермонтов. Исчезли дружки-приятели, будто нашкодившие школяры, разбившие окно в директорской и теперь спешившие спрятаться.
Вася прикрыл поэта от дождя шинелью. Пытался зажать раны. Был на редкость спокоен. И это спокойствие говорило ему о неотвратимом.
«Даже если бы сейчас тут сел вертолет и его отвезли в лучшую клинику и к лучшим врачам, и то шансов было бы немного. А пока эти барчуки туда-сюда обернутся, он всю кровь потеряет. А которую не потеряет, так она в легких у него сейчас скапливается. Не выживет. Никак!»
Вася отвел ото лба Лермонтова прилипшие волосы. Неожиданно Лермонтов открыл глаза. Попытался улыбнуться. Что-то пытался сказать.
— Молчите, молчите, Михаил Юрьевич! Нельзя вам сейчас говорить.
Но Лермонтов продолжал шевелить губами. Вася наклонился.
— Форточка? — услышал вопрос Лермонтова.
— Скажете тоже! Так, дырочка небольшая!
Лермонтов улыбнулся. Опять показал, что Васе нужно наклониться вплотную к его губам.
— Врать не умеешь!
Вася молчал.
— И это не форточка. Это — дверь. Пора.
— Опять вы заладили. Ничего не пора. Сейчас врач приедет. Отвезем вас в больницу. Все еще выправится!
Лермонтов опять пытался что-то сказать. Но теперь вырывался только хрип.
— Молчите, молчите!
Лермонтов не слушался. Наоборот, было видно, как он собирается с силами. Ему было важно что-то еще сказать Васе.