Царственный паяц
Шрифт:
приходится.
Разве автор этой «Новогодней элегии» не родной брат «господину Надсону», в свое
время тяжело и жалобно переживавшему бессилие личности и безнадежность жизни?
294
И настроение подавленности не исключение в отделе «Незабудок».
И теперь я плачу, плачу на коленях О погибших грезах,
Об измене мая.
Не нашел себе я счастья, —
Звуки горе мне напели:
Я боялся их недаром С безмятежной колыбели.
Тоска и неопределенные
Игоря Северянина. И это продолжается не менее пяти лет: «Новогодняя элегия»,
написанная в 1908 году, не обнаруживает никаких изменений в настроении по
сравнению с 1913 годом. Все та же безнадежность искателя «любви и счастья в мире
муки, в мире слез».
Стихотворения «господина Надсона» тоже были безрадостны и унылы. Но они
были нужны своему времени, своим читателям. Они раскрывали читателям те чувства,
которыми они жили, не умея их сознавать. Поэтому безрадостные, унылые
стихотворения Надсона были нужны. В этом было литературное счастье несчастливого
в жизни Надсона.
Безрадостные, унылые стихотворения Игоря Северянина, собранные ныне в отделе
канавных незабудок, не были нужны своему времени, полосе 1903—1908 гг. В этом
было временное несчастье Игоря Северянина, который ныне
...покорил Литературу!
Взорлил, гремящий, на престол!
Новое счастливо найденное настроение заключалось, конечно, по формулам
эстетического индивидуализма, в решимости освободиться от каких бы то ни было
внутренних ограничений; от влияния каких бы то ни было «неразгаданных звуков»,
благо они и так перестали слышаться, тревожить и волновать. Отныне он уже не будет
горько, на манер «господина Надсона», «плакать на коленях», жалуясь на «мир
равнодушия» и «бессердечия ближнего». Он исцелился сам и чувствует себя
способным исцелить весь мир.... Отныне его гордая задача: «даровать»...
...толпе холопов Значенье собственного «я».
В чем это значенье собственного «я»? В «Громокипящем кубке» много интересных
по форме вещей. Но оценить их можно, только отвлекшись от переживаний, вызвавших
поэзы: до такой степени они бедны красотой.
Мы уже знаем, что автор «незабудок на канавках» раз навсегда решил не быть
похожим на самого себя в прошлом. Отныне он уже не «господин Надсон», а
российский Оскар Уайльд, долженствующий показать мировой толпе холопов значение
собственного «я».
Но вот любопытная вещь: когда читаешь Оскара Уайльда, — то с удивлением в
каждой строке видишь, как он богат духовно, как сложен в своих вкусах, требованиях и
влечениях и как он мало
эстетического индивидуализма. Из каждой трещины, оказавшейся в его
мироотношении, просвечивает внутренне одаренный человек. Он тоже полагал, что
напрасно мир так долго «борется со Злом», но это не мешало ему поражать читателя
утонченностью несознаваемых «высших» вкусов, не исключая чисто моральных
вкусов.
С Игорем Северянином, который хочет быть сокращенным российским изданием
английского эстета, дело обстоит совершенно иначе. Читаешь его и удивляешься, до
какой степени он весь до последнего душевного движения умещается в тесных рамках
эстетического индивидуализма. Его литературный облик определяется двумя
качествами: значительная талантливость в выражении своих переживаний и столь же
выдающаяся «бездарь» в этих самих переживаниях, quasi-эстетических.
295
Он настолько успешно освободился от каких бы то ни было борений между
«высшим» и «низшим», что в его поэзах не остается даже психологии. Она
подменяется психо-физиологией. Его поэзия — излучение пяти внешних чувств.
Он живет в XX веке; в его вещах постоянно говорится о необычайных завоеваниях
технической мысли:
Теперь повсюду дирижабли
Летят, пропеллером ворча.
В его поэзах то и дело встречаются «моторы», но и от моторов, и от дирижаблей, и
от аэропланов он берет только то, что свободно от «золы бездушных мыслей».
Главное, чем он «лучится», это чисто желудочные переживания. Даже всю третью
книгу свою он назвал: «Ананасы в шампанском». Теми же словами начинается первая
«поэза»:
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
«Поэзы» Игоря Северянина нередко какая-то контрафакция из ресторанных меню.
То и-дело в его стихах встречается: дессертно, мус- кат-люнельно, английский бисквит,
устрицы, ягоды, шницель с анчоусом, артишоки и спаржа, клико и чаек.
По адресу своей Беатриче он говорит: «Вы грызете, как белочка, черносливную
косточку»; и о себе в другом месте сообщает:
Я пить люблю, пить много, вкусно.
Такая же «красота» в его эротических стихотворениях.
Он с «бездумной» простотой сообщает, что «пьянеет».
Среди дам просто и «этих» дам. и что вообще он «огневеет»,
Когда мелькает вблизи манто.
Это приблизительно все, чем лучится Северянин в области чувства. Ни намека на
какое-нибудь сложное переживание, на какую-нибудь действительную красоту