Царственный паяц
Шрифт:
гареме, которым Северянин окружил свою Тринадцатую. Тем охотнее нашли
скабрезность в задыхающихся стихах Маяковского. Его печальные многоточия, в
которых больше ярости, чем желания, просмаковали вполне. Никто не захотел увидеть
главного, чего нет и не было у Северянина, несмотря на эго-экстазы, груди-дюшесы и
захмелевшие цветы, - Любви.
А между тем где ее больше, громадной и нежной, чем в книге, которая называется
«Маяковский».
Правда,
нею «Каторжане города-лепрозория:
Где золото и грязь изъязвили проказу, —
Чище Венецианского лазорья,
Морями и солнцами омытого сразу...
Игорь Северянин не знает ревности; в березовое шале его пускают с заднего
крыльца. «Жена и мать» пользуются им, как морфием, чтобы немного ослабить тяжесть
старой «бракоцепи». И галантный «Эксцесс» охотно идет к этой «замужней невесте»,
чтобы «девственно озве- рить» ее «алчущий инстинкт». Такая нежность, не лишенная
пользы, называется «Berceuse осенний»...
Как неуместна после подобной «терпимости» безумная, ревнивая боль
Маяковского:
До утра раннего, в ужасе, что тебя любить увели,
Метался и крики в строчки выгранивал Уже наполовину сумасшедший ювелир...
Странная лирика. Она не умеет нравиться, у нее никогда не будет «дежурной
323
адъютантессы». Юлии, Зизи, Инстассы и Вероники не станут утешать Маяковского
мороженым из фиалок, сиреневыми шоколадами и лазоревыми жалами.
Мне, чудо творцу всего, что празднично,
Самому на праздник выйти не с кем.
Возьму сейчас и грохнусь навзничь,
И голову вымозжу каменным Невским!
Прихотливый мятежник Северянин никогда не выходил на улицу, никогда не искал
поддержки глубоко презренной черни.
Поэзия, как и история, имеет свои дворцовые перевороты, учтивые, паркетные
заговоры, производимые благовоспитанными молодыми людьми в рамках тонкого
этикета.
И Северянин как раз наиболее талантливый лейб-революционер современного
искусства.
Пусть Маяковский не завидует этому титулу: пока не оскудела его рельефная,
образная речь, пока творчество не устало ломать старые воплощения, никто не
оскорбит его, Поэта, этикеткой и номером Литературного архива.
Мария Моравская ПЛЕБЕЙСКОЕ ИСКУССТВО Об Игоре Северянине
Многие не знают, что такое, в сущности, Игорь Северянин, так как принято его
разглядывать с поэтической точки зрения. А поэтическая точка зрения здесь не при
чем, так как этот внешне талантливый стихотворец с умопомрачительно дурным
вкусом не мог бы
содержание его стихов.
Игорь и его подражатели - это плебейство, стоявшее у двери дворца.
Все читатели и почитатели Игоря Северянина, все слушатели его поэзо-концертов
(какое романтическое слово!), восторженные курсистки и приказчики, все это - «люди
без собственных лимузинов», которые тоскуют по внешней культуре. Они чувствуют,
вдыхая стихи Северянина, запах экзотических цветов, запах цветов, которые обычно им
приходится видеть лишь за стеклом магазинного окна. Они слышат легкую бальную
музыку в этих стихах с банальным ритмом. Они, читая Игоря, входят в нарядные
будуары и видят зеркала, в которых им никогда не суждено отразиться.
И крылатые яхты, и авто, и молниеносные путешествия по всему миру, - все, что
доступно лишь немногим, лишь внешним хозяевам жизни, вынес Игорь на улицу. Он -
продавец сказочных лубочных картинок, которыми кухарки оклеивают свои сундуки.
Но он же бессознательный выразитель тоски по благам внешней культуры, тоски по
физически полной жизни, по «нарядной сытости», как клеймят это некоторые.
А клеймить тут нечего. Из-за обладания этой внешней культурой идет борьба,
совершаются социальные перевороты. Вечно стоит народ у парадных дверей. И всегда
жадно хочет знать, что делается там внутри.
И пусть Игорь «все переврал», пусть у него мраморная терраса неестественно
приделана к березовому коттеджу; пусть его принцессы с утра ублажают себя
ананасами в шампанском - разве нужен верный быт людям без собственного лимузина?
Им нужна фантазия на тему о том, как живут другие, хозяева жизни.
И это не смешно, и это не низменно. Сам Пушкин мечтал о внешней культуре;
проезжая по плохим русским дорогам, он тосковал: когда же «Мосты чугунные чрез
воды шагнут широкою дугой».
А если б он жил «во времена Северянина», он, быть может, мечтал бы, когда же ему
удастся помчаться в родное имение на молниеносном самолете?
Это не смешно, что люди стоят у чужих парадных дверей: это не низменно, что они
в мечтах тоскуют по внешней культуре; это лишь бесконечно печально.
Пастух, мечтающий о принцессе, приказчик из меблирашек, студент из мансарды,
324
грезящий о березовом коттедже, и сам Северянин, воспевающий этот коттедж, их
общая тоска — плод социального неравенства. Это очень серьезно и очень
значительно. Это сама жизнь - тоска у чужих парадных дверей.