Царственный паяц
Шрифт:
Вертинского) и искусство (кинематограф, театры миниатюр и пр.). Tiers-fttat с
любопытством и завистью смотрит вверх: он хочет самого модного, «самого дорогого».
Для него-то изготовляются «поэзы» и «ключи счастья». И. Северянин утолил его
жажду эксцентричного, безумно-дерзкого, пряного и «шикарного». В манерном
раскачивании его berceuse, рондо, триолетов, терцин (какие изысканные названия!), в
звонком щелканьи французских слов (какая образованность!),
ресторана и бара, кондитерской и cafй-concert’a, в щеголянии словарем косметики,
парфюмерии и модного магазина, в пользовании жаргоном high-life’Horo курорта,
кулис и будуара деми- монденки — воплощается заветная мечта мещанина о
«прекрасной жизни» — деньгах, комфорте и великолепном женском теле в тонком
белье. То же эстетство, которым переболели верхи, тот же эротизм с его «культом тела»
и «свободной любви», только упрощенные и преломленные в романе Вербицкой, в
фильме кинематографа и в романсах вроде «Дышала ночь восторгом сладострастья»,
тот же ресторан Блока с цыганами и «черной розой в бокале золотого как небо Аи»,
только воспринятый не посетителем, а официантом, те же «Шабли во льду,
поджаренная булка и вишен спелых сладостный агат» Кузмина, только
приспособленные ко вкусу менее взыскательного гастронома, те же «ночные чары,
содрогания и крики страсти» Брюсова, только попроще и подешевле. Так поэзия
Северянина препарирует «изыски» символической школы, фабрикуя из них популярное
издание «для всех». (Пора популярить изыски!
– Мороженое из сирени). От души
символизма, его веры и тайны, от его провалов в вечность и мистических восхождений
ad realiora в общедоступном издании ничего не осталось. Зато все измышленное,
мертворожденное и лживое вспухло уродливыми нарывами. Пламенный неофит,
Северянин свято верит в свою «красоту». Обнажая язвы учителей, он не глумится над
ними, но своим преклонением он еще подчеркивает их безобразие. Поэт абсолютно
лишен юмора: в своем упоении дорогими винами и пирожными от Berrin - он наивный
комик. Чтобы почувствовать этот пафос шика
и комфорта, нужно проникнуть в психологию приказчика из Гостиного двора, вдруг
вышедшего в люди. Каким заманчивым кажется мир после душного полумрака за
прилавком: как свежи «все впечатления бытия»: и приятная эластичность резинового
ландолета, и ослепительная скатерть ресторанного столика с «графином кристальной
водки и икрой в фарфоре», и конфекты йclair и boule de neige от Gourmets, и женщины
328
«в саке плюшевом желтом» или «шоколадной жакетке», и «роскошь волнующих
витрин,
морожеными из сирени и женщинами, пахнущими вервеной, — принадлежит поэту.
Отсюда наивная самовлюбленность и наглая самоуверенность parvenu. Северянин
искренно убежден, что вся Россия избрала его королем поэтов. В годину гибели
Родины он озабочен:
Где состоится перевыбор Поэтов русских короля?
Какое скажет мне спасибо Родная русская земля?
И состоится ли?
– едва ли,
Не до того моей стране.
(Менестрель, «Самопровозглашение»)
Но раз в стране беспорядки и перевыборы состояться не могут, он принужден сам
себя провозгласить королем. Как преломляется переживаемая Россией трагедия в его
психике? Стихи последнего сборника «Менестрель» дают интересный материал.
Гйбель мира для поэта Ведь не так страшна,
Как искусства гибель. Это Ты поймешь одна.
Живя в Эстляндии, автор следит за «контрастными событиями». «Голодные ужасы в
Вене» бросают его «в холод и дрожь». «А то, что у нас на Востоке, - Почти не
подвластно уму», - но «Мы сыты, мы, главное, сыты. — И значит — для веры бодры».
И в громах мировой катастрофы Северянин верен своему «гастрономическому»
вдохновению. Узнав из газет о гражданской войне в России, он поэтически выражается:
Все это утешает мало Того, в ком тлеет интеллект.
Арестован Сологуб, умер Андреев, Собинов, Репин; автор жалуется, что в России у
него почти не остается друзей, и сообщает нам, что
В России тысячи знакомых.
Но мало близких.
Наиболее комическое впечатление производит его скорбь по поводу гибели
культуры, в которой виноваты «футуристы-кубо» (Автор забыл, что он сам футурист-
эго!) и их царь Бурлюк (!). Финалу стихотворения мог бы позавидовать Кузьма
Прутков: «Позор стране, в руинах храма - Чинящей пакостный разврат».
В другой поэзе он рассказывает, как ходил в крестьянские избы и спрашивал: «Вы
читали Бальмонта, - Вы и Ваша семья?». Получив отрицательный ответ, он жалеет
«Бальмонта, и себя, и страну» и решает, что «стране такой впору погрузиться в волну».
О том. как рисуется Северянину «культурная жизнь», свидетельствует «Поэза для
беженцев». Русская колония в Эстонии огорчает поэта своими «запросами
желудочными и телесными», и он предлагает ей «давать вечера музыкаль- но-поэзо-
вокальные», ставить «пьесы лояльные, штудировать Гоголя, Некрасова» и