Царственный паяц
Шрифт:
«Хабанера», «Сказание об Ингред» и мн. др.
Правда: Северянину никогда не случалось быть «гением», но справедливость
требует отметить, что в довоенной Москве он был маленьким литературным калифом.
К сожалению для автора - это было очень давно, и теперь выпущенный в свет его
«Менестрель» говорит с совершенной ясностью, что калифство было даже меньше, чем
на час.
Можно дивиться бледности, беспомощности и бездарности вышедшей книги И.
Северянина.
Она —
Десертный хлеб и грёзоторт Как бы из свежей земляники,
Не этим ли Иванов горд,
Кондитер истинно великий,
А Гессель? Рик? Rabуn? Ballet?
О что за булочки и слойки,
Все это жило на земле,
А ныне все они покойки!
Или вот — «поэза»:
Раньше паюсной икрою мы намазывали булки,
Слоем толстым и зернистым проникала икра.
Без икры не обходилось пикника или прогулки,
326
Пили мы за осетрину - за подругу осетра.
На этой «изысканности» Северянин, конечно, не успокаивается. Он по-прежнему не
прочь «осудьбить» дев, но когда вспоминаешь в 19 году смелые вихри с эстрады
Политехнического музея:
У меня дворец двенадцатиэтажный!
У меня принцесса в каждом этаже!
Но теперь удивляешься неуверенной немощи поэта, не только в стихе, но даже и в
настроении:
Тебя не взять, пока ты не отдашься.
Тебя не брать — безбрачью ты предашься.
Ах, взять тебя и трудно и легко Не брать тебя — и сладостно и трудно,
Хочу тебя безбрежно глубоко.
И вдруг:
Прости мой жест в своем бесстыдстве чудный...
Все эти поэзы Северянина по своим художественным достоинствам могли бы смело
соперничать с поэзами Капитана Лебядкина:
Порхает звезда на коне В хороводе других амазонок,
Из седла улыбается мне Аристократический ребенок.
О Лебядкине и Северянине можно было бы спорить, если бы «царственный паяц»
не перешел бы в область «мозгогрудочной» поэзии, заявив, что:
Кроме вопросов желудочных И телесных есть ряд мозгогрудочных.
Тут уже спор решается сам собой в пользу Капитана Лебядкина. Вот образцы
«гражданской» поэзии Северянина:
Из тусклой ревельской газеты,
Тенденциозной и сухой,
Как вы, военные галеты,
А следовательно, плохой
Все это утешает мало Того, в ком тлеет интеллект.
Язык богов земля изгнала, Прияла прозы диалект.
Или:
Убийственные дни, не время, а — полезно,
И не цветы цивилизации, а — сено.
И совсем уже становится страшно за поэта, когда среди «булочек», «поленьев»,
«слоек», «грёзотортов» и «сена» он вновь «самопровоз-
Единственное спасение, по-моему, - это напомнить Северянину, что «всему час и время
всякой вещи под солнцем».
Константин Мочульскнй ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН. МЕНЕСТРЕЛЬ. НОВЕЙШИЕ
НОЭЗЫ
Том XII. Издательство «Москва», Берлин, 1921
Двенадцать томов «поэз», многотысячные издания «Громокипящих кубков»,
«Ананасов в шампанском», «Златолир» и прочих изысков, «удивительно вкусных,
пенистых и острых», солидная критическая литература, триумфальные турнэ по
России, оглушительный успех по- эзо-вечеров, восторженные толпы поклонников и
поклонниц... Разве это не слава? — Разве это не «поэтов русских король»?
Игорь Северянин — гений a priori. Обычно поэт предоставляет критике оценивать
его достоинства, и только в конце творческого пути у него вырастает сознание своих
заслуг. Тогда он воздвигает себе «нерукотворный памятник» - так делали Гораций и
Пушкин. Северянин поступил наоборот: он сначала построил монумент своей
гениальности и славе, а потом стал писать стихи. Он так громко говорил о себе, что в
него поверили:
327
Я повсеградно оэкранен.
Я повсесердно утвержден.
Происхождение этого короля весьма любопытно: его выдумала «кучка» московских
литераторов. Она пошутила над наивным молодым человеком, увенчав его
бутафорской короной. Но эта выходка московских чудаков имела серьезные
последствия. Не только сама жертва свято уверовала в свое призванье - но и заставила
верить в него широкий круг публики. Появление нового бездарного стихотворца,
одержимого манией величья, конечно, не страшно: оно осталось бы незамеченным в
толпе статистов на Парнасе. Страшно то, что дребезжание его «варварской лиры»
нашло отклик в тысячах сердец: страшно
то, что его мишурной короне поклоняются до сего дня. Поэтому творчество И.
Северянина заслуживает внимания как симптоматическое явление нашей культуры, как
показатель эстетического уровня «среднего читателя».
Говоря о культуре, мы обычно учитываем только верхний, последний тонкий слой.
Эта небольшая группа читает Блока и Ахматову, слушает Скрябина, смотрит на
картины Сомова и Судейкина и т. д. Но под первым слоем лежит второй — более
широкий — нашего культурного tiers-йtat. У него своя определенная эстетика, своя
литература (Вербицкая, Нагродская, Лаппо-Данилевская и др.), своя музыка (романсы