Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
— Иди в задницу!
— Не сердись, шучу! — хохотал Никита Сергеевич. — Что ты на праздник делаешь, может, ушицы сварганим?
— Можно! — отозвался Булганин. — День Красной Армии — праздник значимый.
— В такой день надо с боевыми товарищами в обнимку. Мы-то с тобой, Коля, боевые товарищи!
— А какие ж! — согласился маршал. — Я тут Ворошилова в поликлинике встретил, он был очень грустный.
— Что такое?
— Говорит, язва обострилась.
— Язва — вещь неприятная, — отметил Хрущев.
— Осунулся наш первый маршал, лица на нем нет!
— Передай, пусть поправляется. А
— У профессора Виноградова был, — вздохнул Булганин. — Он мне лекарство дал.
— Значит у тебя, как у спортсмена, скоро второе дыхание откроется! — хихикнул Хрущев. — Смотри, не лопни от перевозбуждения!
— С этим делом переусердствовать уже не получается, — горько заметил министр Вооруженных Сил. — Разве порошки выручат.
— Вот неугомонный!
— Слушай, а если я Жукова на уху прихвачу? — спросил Николай Александрович.
— Жукова бери.
— С женами приходить?
— Что за глупый вопрос, конечно, с женами!
— Свою Лену я давно в свет не выводил. Будет рада.
— Во вторник жду.
— Будем!
Булганин повесил трубку.
Перед отъездом домой Хрущев набрал Фурцеву.
— Как с жильем? — спросил он.
— Жилье строим.
— Не отстаете от плана?
— Отстаем, — честно призналась Фурцева. — Горе со строителями! Обещают да обещают, а дело идет медленно.
— Если поможет, то и бей, не понимают они по-людски!
— Буду бить, Никита Сергеевич! Вот еще что хотела сказать, для нового стадиона место подобрала, в Лужниках, на изгибе Москвы-реки. Подъезды хорошие, и от центра недалеко.
— Поедем, посмотрим.
Никита Сергеевич некоторое время молчал.
— Злые языки говорят, что у тебя кавалер появился?
Фурцева поперхнулась.
— Дело, конечно, твое — влюбляйся, расставайся, смотри только, чтоб работа не страдала!
— Что вы, Никита Сергеевич! — начала оправдываться Екатерина Алексеевна. — Для меня работа на первом месте.
— Во-во! — одобрил Первый Секретарь. — Ну, пока! — и, не дослушав ответа, дал отбой.
Екатерина Алексеевна сидела как ошпаренная — знает! Кто донес? По телу бегали мурашки, ладони похолодели. Секретарь горкома нажала кнопку под столом, и когда принесли коньяк, залпом осушила рюмку. Испуг не проходил.
Белый инфарктный телефон с табличкой «Хрущев» зазвонил снова. «Снимет!» — пронеслось в голове.
— Я вот о чем, Катя, подумал, ты сейчас в Ильичево живешь?
— Да, в Ильичево, там, где у вас раньше дача была, в самом дальнем углу. Правда, не на вашей даче, вашу Капитонов занял, я на соседней.
— Рядом со мной, в лесу, тоже на берегу Москвы-реки, Васька Сталин жил. Как раз наискосок от Ильичево. Там красивый каменный дом, гаражи, оранжерея, корт теннисный, ты ж у нас теннисистка! — припомнил Никита Сергеевич. — Мировой там дом, пленные немцы строили. Обставлен шикарно, «грюндики» музыкальные, хрусталь, серебро, зимний сад с попугаями! Даже машина спортивная в гараже осталась, «Хорьх» называется, — Хрущев замялся.
— Слушаю, Никита Сергеевич?
— Что «слушаю»! Забирай этот дом себе, переезжай туда хоть завтра!
— Мне сталинскую дачу отдаете?! — не поверила ушам Екатерина Алексеевна.
— Васьки Сталина дача, объясняю, до сталинской ты не доросла!
— Спасибо,
— По телефону целуй! — смеялся Хрущев.
Он верил своей зеленоглазой Кате. Не просто ей пришлось наверх пробиваться. Каганович рассказывал, что вовремя раздвигая ноги, Фурцева продвинулась до секретаря райкома, а после трех командировок с самим Кагановичем стала первым секретарем Краснопресненского райкома партии. Увидев однажды эту улыбчивую, обязательную и исключительно аккуратную красавицу, Хрущев сразу выделил ее из числа остальных. Катя нравилась ему и как работник, и как человек. Она никогда не задавала лишних вопросов, не была любопытна, не сплетничала, все делала быстро, ничего не путала. А что у красавиц нелегкая женская судьба, хорошо известно. Однажды Екатерина Алексеевна попросилась на прием. Это было при Сталине, в 1952 году. Сидит, молчит, ничего не говорит, кроме «здравствуйте» и «все идет по плану». Никита Сергеевич хотел вспылить — что приперлась?! И вдруг она пишет на клочке бумаги: «Выйдем на улицу». Ни слова не говоря, Хрущев поднялся, и они оказались на балконе.
«Все ваши распоряжения у меня эмгэбэшники скопировали, — сообщила Катя. — Спрашивали об арестованном помощнике, как часто он ездил с вами в командировки, куда вы ездили? Потом интересовались, видела ли я вас с товарищем Вознесенским, и что вы про товарища Сталина говорили? И, еще спрашивали, почему Нина Петровна знает польский, английский и немецкий языки? — на ухо Хрущеву шептала Фурцева. — Вот фамилия, кто этим делом занимается», — и она протянула крошечный листочек.
Не всякий бы решился на такой шаг, далеко не всякий! Хрущев оценил поступок, недаром он протянул Фурцеву вторым секретарем Московского комитета партии.
«Что, втюхался? — усмехнулся Сталин. — Каганович ее нахваливал, теперь ты за девичью юбку уцепился! Смотри, жена узнает, глазенки выцарапает!» — грозил пальцем Иосиф Виссарионович, но на должность Екатерину Алексеевну утвердил.
22 февраля, понедельник
Сергей Хрущев простудился. Еще вчера он начал заболевать, не отлежался, а с утра, как обычно, поспешил в институт. После лекций сидел на сквозняке в невообразимо огромной библиотеке, вдобавок, переходя из корпуса в корпус, не одевался предусмотрительно застегиваясь на все пуговицы и наматывая на горло шарф, а перебегал из здания в здание, лишь накинув на плечи пальто, а мороз на улице стоял нешуточный, и хоть к раскаленным батареям было не притронуться, в учебных комнатах стоял бодрячок.
К вечеру болезнь окончательно взяла над Сережей верх: появились недомогание, головная боль, студента бросило в жар, горло першило, нос пока дышал, но было ясно, что из него вот-вот хлынет и — хлынуло. Хрущев-младший приехал домой совершенно разбитый, прошел в свою комнату, прокричав:
— Я заболел!
Ночью температура подскочила под 40, Сергея трясло — под двумя одеялами он не мог согреться. Врач Белкина дала больному жаропонижающее, назначила обильное питье, полоскание горла календулой, в нос, который теперь каждую минуту требовал платок, закапывали абрикосовое масло и ставили тампоны с прополисом, но юноша чувствовал себя отвратительно.