Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
Осторожно, чтобы не спугнуть, Никита Сергеевич приблизился к жертве и, резко взмахнув газетой, ударил.
— Промазал!
Муха покружила, покружила и устроилась на новом месте, по соседству.
— Смотри, где села! — Хрущев опять подбирался к мухе.
— Ты меня слушаешь или нет?! — возмутился Булганин.
— Ну а как же, Николай, а как же! — плотнее скручивая газету, отвечал Никита Сергеевич. — Придется тебе, друг, сто тысяч искать, без денег Ленка тебя на порог не пустит.
— Не пустит! — горько
— А потом она следующие сто тысяч выиграет, — продолжал размышлять Хрущев, — или двести. Где брать будешь?
— Хер знает! — с досадой сплюнул министр. — Не мог я Лаврентию отказать!
— Вона она, притаилась! — охотник на цыпочках, так, чтобы муха ничего не заподозрила, прокрался ближе, держа убийственную газету наизготовку. Но муха взяла и улетела.
— Да что ты будешь делать! — обозлился Хрущев.
Булганин горестно смотрел на друга.
— Тебе гребаная муха дороже товарища!
— Расплодилось их, гибель! — оправдывался Никита Сергеевич. — В прошлом году осы летали, а в этом мухи кругом! — объяснял он.
Маршал сидел грустный-грустный.
— Когда обыски у Берии делали, на облигации твои не наткнулись?
— Нет! — покачал головой Булганин. — Может, Лаврентий их своей Зойке отдал? У нее обыска не делали.
— Может.
Хрущев снова отыскивал глазами жирную муху. Он хотел продолжить охоту, мелкотня его не интересовала, а самая нахальная куда-то подевалась.
— Если Зойке отдал, дело поправимое.
— Ленка меня загрызет! — простонал Николай Александрович.
— Пошукаем, пошукаем! Ты давай-ка Ленке все как на духу расскажи, так лучше будет. Объясни, что расстраивать не хотел, скажи, что со мной советовался, а я обещал помочь. Облигации не иголка в стоге сена, а живые деньги. Зачем облигации нужны, если по ним деньги не брать? Найдем! Ты мне номера дай.
— Ох, и достанется мне! — Николай Александрович виновато опустил голову.
— Да что ты, в самом деле! — заулыбался Хрущев. Он отбросил в сторону растрепанную газету и, расстегнув ворот рубашки, стал щурился на небо.
— Я сам, как муха, на солнце млею!
Булганин кисло улыбнулся.
— Ты, Коля, дачу строишь?
— Рисую, — ответил Николай Александрович.
Полгода назад решением Кунцевского райисполкома из земель дачи маршала Пересыпкина вблизи деревни Жуковка Булганину был выделен гектарный участок под застройку.
— Дворец, что ль, рисуешь?
— Да какой дворец! Дом, как дом, не маленький, конечно. Ленка моя к архитекторше прицепилась: то кухня маловата, то гостиная слишком вытянутая, то террасу надо под крышей делать, то не делать крышу над террасой, вот и тормозится стройка, а так уже и дорогу подвели, сторожку сложили, бытовки рабочим расставили. Я хоть сегодня строить готов.
— Небось твой Маргаритов командует?
— Точно. Он с Леной
— Может, тебе коньяка?
— Что ты! Мне с женой объясняться, — наотрез отказался Булганин.
— Сережа! — позвал сына Никита Сергеевич. — Скажи, чтобы нам чаю свежего дали.
— Хорошо, пап!
— Ты хоть бутерброд съешь с вареньем, как я делаю? Сержик, скажи про батон, а то я все ватрушки слопал! Или тебе ватрушек напечь?
— Ничего я не буду! — отказался Николай Александрович.
— И зря, вкуснотища! — закатил глаза Никита Сергеевич. — Особенно если хлебушек сливочным маслом помазать, а сверху уже варенья!
Хрущев пересел в кресло-качалку и стал раскачиваться.
— С облигациями я понял, жду от тебя номеров. Я вот что еще подумал: отменить бы нам закон, который запрещает вступать в браки с иностранцами. Сейчас в Германии много наших специалистов, и в Польше много, и по остальной Европе хватает. Что за вздор, браки с иностранцами запрещать, пусть люди женятся! Чего мы таким запретом добились? Если люди друг с другом встречаются, то и будут встречаться. Многие, не регистрируя отношений, живут, разве от этого что меняется? Неверный закон.
— За связь с иностранцами сажали! — заметил Булганин. — Я не против этот закон отменить.
— И Серов отменить просит, для нашей разведки он не выгоден, с браками сведений больше соберем. На Президиуме об этом скажешь?
— Скажу. Не понимаю, почему Сталин евреев не любил? — вдруг проговорил Булганин. — Неужто евреи такие плохие?
— Люди как люди. Грузины, или армяне, или мы, русские, чем лучше? — пожал плечами Хрущев. — Ничем, разве названием.
— Евреи умнее, они всегда при деньгах, — возразил Булганин.
— Если сам знаешь, чего спрашиваешь?
— Размышляю. Ученые или изобретатели обычно евреи.
— Не все, не все!
— Не все, но большинство. Возьми тех, кто бомбу делает, так там заблудишься в евреях.
— Сахаров, по-твоему, еврей?
— У него вроде жена еврейка.
— А Александров, а Туполев?
— Туполев самолеты делает, не бомбы.
— Дурак, по-твоему, Туполев, раз самолеты делает?
— Не дурак, не дурак! Я про евреев интересуюсь.
— Так он же не еврей!
— Это еще проверить надо.
— А Королев, а Курчатов?
Булганин хмурился.
— Врачей много евреев, профессоров, особенно стоматологов.
— Хватит, Коля, чушь молоть, и стоматологами, и по другим специальностям врачами не только евреи становятся, есть и белорусы, и казахи, и молдаване есть, а если покопаться — кто угодно! Я вообще на национальную принадлежность не смотрю, я привык судить человека по делам, а еврей он или там татарин, мне, Коля, наплевать! — выложил Хрущев. — Если человек дело знает — слава ему, а если разгильдяй — позор!