Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
Многие думают, что забить пенальти просто — пойди, попробуй! Вратарь видит мяч насквозь, чувствует его до заикания, предугадывает. Вратарь пережил многие тысячи ударов — прямых, боковых, с подкруткой, слева, справа, головой. Вратарь знает их наизусть, они снятся ему во сне, и нет таких ударов, какие голкипер не смог бы отразить, он берет любой, даже самый сложный, потому что вся жизнь вратаря — сплошные удары, откуда угодно — и открыто, и исподтишка. Хороший вратарь может не только видеть, но и слышать мяч, предвосхищая движение, неожиданную траекторию, отскок, любую возможность. Глаза голкипера на мяче, глаза бомбардира
Зауров разбегается и бьет. Гол. Московский стадион взвыл от горя. Счет становится два-три. Никита Сергеевич сияет. Берия хмур. Впереди по-прежнему московское «Торпедо», но разрыв сокращен. У киевлян появилась реальная возможность сравнять счет, а может, чем черт не шутит, и вырвать победу!
— Надо собраться, собраться! — истошно орет тренер и неважно, чей это тренер, важно, что нужно собраться, мобилизоваться, надо играть из последних сил, на износ, сгорая в урагане страстей. Вперед, только вперед!
Рев на стадионе зверский, хищный, животный. Тысячи людей в нечеловеческом порыве, в экстазе, на пике эмоций, на пределе страстей. Это уже не футбол, сколько злости, ненависти скопилось! Динамовцы наседают.
— Ребята, держитесь! — кричит молодая женщина, неистово размахивая косынкой. Из обыкновенной учительницы она превратилась в мегеру. — Дер-жи-тесь! Ребята-а-а-а!..
До конца матча остается девять минут. На поле пошла настоящая рубка. Как очумелые рвутся к воротам москвичей киевляне. В миг обстановка меняется — торпедовцы обложили ворота гостей. Чтобы поддержать нападающих, на киевский край сломя голову несутся московские защитники. Торпедовцы столпились у киевских ворот. Ну нельзя же оставлять собственные ворота без присмотра! Хоть кто-то должен остаться в защите! Никого. Все вышли вперед. Трибуны бурлят.
— Бей! Бей! Что тянешь?! Бей!
Удары сыплются за ударами, жуткие, мощные, хлесткие. Мяч отбит. Удар. Отбит. Удар. Снова отбит. Толпа футболистов ватагой носится за ним, толкаясь, лягаясь, наседая. Из последних богатырских сил, ценой невозможного, спортсмены пытаются завладеть мячом, чтобы поразить неприятеля. С мячом киевский нападающий Богданович! Он играет головой. Мяч летит в сторону торпедовских ворот, Богданович рванулся вдогонку, и тут защитник Туманов отбивает мяч рукой. Штрафной в ворота москвичей. Зрители волнуются. Бить штрафной будет здоровяк Шипитько. Он подбегает к мячу, зло сморкается, поднимает его, зачем-то яростно трясет, ставит на позицию, отбегает, и с вожделением хищника смотрит на цель. Лицо у него отвратительное, как у людоеда, непримиримое, очень злое. А это всего лишь футбол! Всего лишь спорт, не больше. Кажется, если бы соперникам раздали автоматы, они бы не раздумывая, перестреляли друг друга!
Перед воротами торпедовцы выстроили стенку, сомкнулись плечо к плечу. В сетку ворот не попасть, заслон создает непробиваемую защиту, единственная возможность — как следует закрутить слева. Стоя лицом к Шипитько, игроки инстинктивно прикрывают руками самое ценное — мужское достоинство.
— Сейчас сделает им гоголь-моголь! — прищурился Хрущев.
— Эти проходимцы не ворота защищают, а яйца берегут! — наморщил нос Берия.
Разбег, мощнейший удар прямо по стенке. Крайний футболист «Торпедо» согнулся и, прихрамывая, поскакал за остальными. Ему повезло, в последний момент он успел повернуться боком, и мяч, как разрывная граната, заехал ему в бедро.
Что творится на поле! Борьба за мяч несусветная: кому-то отдавили ногу, кого-то грубо пихнули, кого-то послали матом, и тут срывается капитан москвичей Горовой, он изо всех сил отталкивает нападающего киевлян. Нападающий все-таки удержался на ногах. Кривой замах кулака, пронзительный свисток арбитра.
Стадион разорвало, как грозовое облако — назначен второй пенальти в ворота москвичей!
— Влипли! — прошипел Берия. — Жопники!
Никита Сергеевич серьезен.
— Судью на мыло! — несутся истошные вопли.
Одиннадцатиметровый будет пробивать тот же Зауров. Он снова подходит к мячу, становится на колени, приподнимает мяч, целует его и мягко опускает на землю. Народ беснуется, плачет, проклинает. Две минуты до конца матча. Заурову, кажется, что его бутсы недостаточно хорошо сидят на ногах. Он присаживается и заученными движениями перешнуровывает обувь, поднимается, трясет сначала правой бутсой, потом левой, приседает, подпрыгивает. Сейчас он будет бить. Стадион замирает. Над полем мертвая тишина, такая, что можно услышать, как на руке соседа тикают часы. Вратарь, не сводя глаз с мяча, застыл по центру ворот.
— Держи правый угол! — не выдерживает тренер. В этот момент Зауров бьет.
Выше ворот. Стадион облегченно выдохнул.
— Мазила! — махнул рукой Берия и одним глотком допил свой коньяк. — Пошли, Никита, ничего интересного дальше не будет.
— Просрали! — вставая со скамейки, выдавил Хрущев.
— Твои просрали! — подняв указательный палец, прокомментировал Берия.
— Мои! — уныло согласился Никита Сергеевич.
— А ведь главный киевский стадион носит имя Хрущева! — припомнил Лаврентий Павлович.
— Это хорошо или плохо?
— Хорошо, — ответил маршал и хлопнул Секретаря ЦК по плечу. — Это очень хорошо, только играть твоим дурням нужно лучше!
— Вые…ли киевлян! — обращаясь к коренастому охраннику, расплылся в улыбке хрущевский водитель.
— Так им и надо! — отозвался охранник. — Они всю душу вынули, думал, вздуют наших.
— Вые…ли! — счастливо протянул Саня. — Дверь открывай, идут!
Охранник потянулся к двери.
— К физикам хочу съездить, — обращаясь к Хрущеву, говорил Берия. — Они такого нарассказывают, голова закружится! Надо тебя с Ландау познакомить, он, знаешь, шутник — умора! Женщин делит на красивых, хорошеньких и интересных. Вот, выдумал!
— Ему бы с Булганиным подружиться.
— Подерутся, баб не поделят. Колька бабник и Ландау конченый бабник! А науки он разделил на естественные, неестественные и противоестественные! — смеялся Лаврентий Павлович. — И к ракетчикам тебя отвезу, — продолжал Берия. — Теория — хорошо, но когда теория в практику переходит, это совсем другое дело. Может, мы с тобой доживем, когда человек в космос полетит!
— Мой Сергей по космосу сохнет.
— К Серго его давай, тот научит.
Сын Лаврентия Павловича работал директором крупнейшего ракетного конструкторского бюро.