Царство. 1951 – 1954
Шрифт:
— Непременно надо их познакомить!
— Серго на работе горит! В этом году ему Сталинскую премию дали, — похвастался Лаврентий Павлович.
— Талантливый парень! — похвалил Хрущев.
— Пускай вместе работают, они же — два Сергея! — заулыбался Лаврентий Павлович.
Рядом с машиной Берии хмуро стоял начальник его личной охраны полковник Саркисов и с беспокойством поглядывал на шефа.
— Ты чего пялишься, случилось что? — строго спросил маршал.
— Случилось, Лаврентий Павлович!
Берия уставился на полковника своим немигающим взглядом. После смерти Сталина во взгляде министра появилась неприкрытая холодная сталь и совершенно пропало безучастное покорное выражение.
— С кем, с Зоей?!
Со вчерашнего дня его очаровательная возлюбленная лежала в роддоме на Веснина. Как ни странно, Берия ждал этого
— Нет, Лаврентий Павлович, не с Зоей Яковлевной.
— А что, говори?!
— Германия взбунтовалась. Толпы немцев громят Берлин!
Берия и Хрущев переглянулись.
— Подробней!
— Гражданское население вышло на улицу, бунтуют.
С начала месяца у восточных немцев стремительно нарастало недовольство руководством демократической Германии. Нелюбовь к прокоммунистическим начальникам, к их бездушной политике в отношении собственных граждан возмущала. Немцы жили почти впроголодь, а тут нескрываемая роскошь и вседозволенность коммунистических вельмож. Новоявленные вожаки никого не стеснялись, жили на широкую ногу, во всем подражая разнузданным советским генералам, оставленным командовать на оккупированной территории. Народ негодовал. Несколько дней назад, немецкое правительство взвинтило цены на товары народного потребления и продовольствие, как следствие, начались перебои с продуктами. В Берлине напрочь исчез мармелад, не стало меда, а какой немецкий завтрак обходится без сладкого? Без мармелада и меда немцы не желали садиться за стол! Общественный транспорт, одежда, обувь, хлебопродукты, мясо, все подорожало. Специальным распоряжением подняли нормы выработки и увеличили на час трудовой день, рабочие стали работать больше, а зарабатывать меньше. Как это понимать? А еще вопиющий раздел Берлина на «свой» и «чужой». «Чужой», это тот, что остался под юрисдикцией союзников, американцев, англичан и французов, а «свой» — демократический, советский. Стали поговаривать, что в «чужой», то есть, западный Берлин, перестанут пускать, что уже начали замуровывать тоннели в подземном метро, ведущие на соседнюю территорию. Народ возмутился. Берлин — один город, нельзя его делить!
Когда Фриц с Хельгой съедали на завтрак по чайной ложечке мармелада, казалось, что вокруг не так уж и плохо, ужасы войны остались позади, скоро наладится нормальная жизнь, да и русские не такие звери, как представлялось раньше. И вдруг — разделенная надвое столица, обвал цен, тотальный дефицит. В Берлине началась паника, спекуляция, поползли всевозможные слухи. Это явилось толчком к широкомасштабному недовольству, тем более что в американском секторе условия жизни были лучше. Росло количество невозвращенцев, отправившихся навестить родственников в соседний «чужой» Берлин. Сотни людей уходили и не возвращались. Город разделили колючей проволокой, стали ограничивать въезд и выезд автотранспорта и проход людей, но перебежчиков становилось только больше. Сложившаяся обстановка не радовала командование советскими оккупационными войсками, отчетность, мягко говоря, хромала. Ужесточение правил перемещения немцев из одного сектора Берлина в другой вызывало особое раздражение у населения. Колючую проволоку резали, опрокидывали, таранили грузовиками, ни дня не обходилось без побегов, зачастую массовых. Несмотря на усиленную охрану, с перебежчиками не получалось справиться. А побеги неумолимо доказывали, что на противоположной стороне не так плохо, как рисуют средства массовой информации.
— Немцы вышли из повиновения, начались погромы, — докладывал полковник Саркисов. — На Штраусбергер-плац собралась стотысячная толпа, люди требуют восстановить прежние цены, поднять заработную плату. Митингующие кричат: «Долой правительство! Долой народную полицию!» Разгромлены пограничные посты между Западным и Восточным Берлином. Восставшие освободили из тюрем заключенных. Отряды манифестантов разгромили Дом Министерств. Правительство эвакуировано.
Берия все больше хмурился.
— Советское оккупационное командование ждет распоряжений, — закончил Саркисов.
— Они совсем ох…ли! — выругался министр госбезопасности. — Толстый мудак даже в Германии умудрился смуту посеять! — имея в виду Маленкова, бесился Лаврентий Павлович. — Мяса нет, молока нет, меда нет, сахара — и того не стало! — сверкая орлиным взглядом, выговаривал Берия. — Ладно, давай, Никита! Я поехал. Надо порядок наводить. Придется
Никита Сергеевич проводил Лаврентия Павловича до машины и сняв шляпу, долго махал вслед, дожидаясь, пока автомобиль не скрылся из вида. Он прекрасно знал, что, дежуривший у входа на правительственную трибуну офицер охраны, непременно сообщит начальству с каким почтением Хрущев провожал Берию. Улыбающийся до ушей торпедовский тренер перехватил Секретаря ЦК.
— Как сыграли, Никита Сергеевич? — сияя, проговорил он.
— Поздравляю с победой! — сухо поблагодарил Никита Сергеевичи, и не говоря больше ни слова, сел в «ЗИС» и уехал.
23 июня, вторник
С взбунтовавшимися немцами разобрались быстро. Берлин наводнили карательные войска Министерства внутренних дел и государственной безопасности, по переулкам с грохотом разворачивались неуклюжие танки. До стрельбы не дошло. За считанные часы арестовали зачинщиков и организаторов беспорядков. Попали под раздачу все без исключения ораторы и заводилы, те, кто яростно выступал, призывая к неповиновению. Многие сочувствующие были взяты «на карандаш». Как ни крути, а в любом обществе найдутся такие, кому в радость показать пальцем, выдать, дать свидетельские показания, только ради того, чтобы оказаться на виду, выслужится перед начальством. Козлобородый, так немцы окрестили Вальтера Ульбрихта, руководителя Социалистической единой партии Германии, больше часа вещал по радио, взывая к народу и раздавая клятвенные заверения в верности. Он сулил поголовную амнистию и незамедлительное снижение цен, которое, с согласия СССР, произошло уже на следующий день; говорил, что всему виной враги американцы и англичане, которые не желают мира и процветания демократической Германии, именно они сеют смуту, сбивают с толку честных людей! В газетах осудили заокеанских злодеев, центр и окраины возмущенной страны успокоились. На самом деле, немцы всегда были законопослушными и сознательными, да и настоящих лидеров среди них не нашлось. Оккупационные власти запретили манифестации, люди уже не шли на площади, уже остерегались. Если собирались в кучки больше трех человек, их без промедления задерживали и в наручниках доставляли в отделения народной милиции.
Товарищ Берия лично посетил Берлин, возглавив борьбу с беспорядками. К его появлению спокойствие было полностью восстановлено. Магазины, забиты медом и мармеладом, который стали отпускать по сто грамм в руки. Сладости впопыхах собирали по всей России и поездами увозили на Запад. Значительно понизили цены на продукты питания и промышленные товары, подняли выплаты рабочим и служащим, сократили трудовой день.
Лаврентий Павлович не без любопытства проехался по центральным улицам, рассматривая заново отстроенные и подмарафеченные кварталы когда-то величественной столицы Третьего Рейха. Из-за нехватки средств и рабочих рук Берлин восстанавливался не скоро. Тысячи немцев находились в советском плену, где строили победителям жилые дома, общественные здания, возводили мосты, тянули шоссейные и железнодорожные магистрали. После фашистского вторжения Советский Союз, как призрак, лежал в руинах, особенно пострадала его европейская часть. Вот и не отпускали неудавшихся завоевателей домой. И в Украине батрачили пленные немцы, и в Белоруссии, и в Крыму, и в Москве, и вкалывали, надо сказать, они очень прилично.
На ужин Берия пригласил советского посла и Вальтера Ульбрихта, которому сквозь губу выразил неудовольствие, правда, главную желчь выместил на Чрезвычайном и Полномочном.
— Уже лысый стал, а мыслить по государственному не научился! — хрипло произнес маршал.
Перед ужином Берия разжаловал генерала Диброва, военного коменданта Восточного Берлина, и самолично сорвал с проштрафившегося погоны.
— Повезло тебе, что Сталин умер, а то бы на Магадан босиком потопал! — с ненавистью выдавил министр.
Вечером Лаврентий Павлович распорядился доставить себя в балет.
Германия, разрезанная пополам демаркационной линией, затаилась. Ту ее часть, которая досталась Советам, поставили на колени, усмирили, но внутри каждого немца тлело пламя неповиновения. Колючей проволокой на высоких столбах, танками и штыками, коммунисты стерегли границы отвоеванной территории. Советские автоматчики с голодными овчарками, разгуливали взад-вперед вдоль ощетинившейся пулеметами изгороди-границы, и плевали в сторону клятых врагов, туда, где за колючкой, покоился другой Берлин.