Цезарь: Крещение кровью
Шрифт:
Мать резко повернулась и ушла, а Таня, остыв, сообразила, как больно она ударила по чувствам матери в запале. Ей стало ужасно стыдно, но сказанного не воротишь, и Таня еще не успокоилась настолько, чтобы просить прощения.
Была одна вещь, которую Таня не могла простить матери. Ругала себя, но не могла. Когда Сашка на втором курсе женился и Таня увидела обручальное кольцо на его руке, она пыталась отравиться. Ее откачали в обычной больнице, и все закончилось бы семью днями пребывания в обществе медиков, если бы не мама... Она пришла к заведующему отделением, сообщила, что больна сама и переживает за психическое здоровье дочери. Кончилась беседа тем, что Таню отправили на полуторамесячное «обследование»
Смирилась. И из больницы она вышла с тем же диагнозом, который был у ее матери, хотя у Тани никогда не было ни галлюцинаций, ни даже беспричинной депрессии.
Только к вечеру она заговорила с матерью, но та отвечала сухо и неохотно. Потом пришел с работы отец, мать почти сразу же легла спать. А Тане в ту ночь было не до сна. Странное предчувствие угнетало ее; она вертелась с боку на бок, считала до тысячи, но сон не шел к ней.
В коридоре тихо звякнул телефон. Таня вскинулась — кому не спится без четверти два ночи? — сдернула трубку. Кто-то хулиганил, потому что ответом Таниному «алле» была гробовая тишина. Пожав плечами, она вновь забралась под одеяло и тут сообразила, что же ей показалось неестественным в словах Васина.
Язва. Язва желудка. Мать тысячу раз права, говоря, что Сашка не похож на язвенника. Он и не был им — та его «операция» на втором курсе на деле являлась сквозным ог-нестрельным ранением. Таня знала это, но так привыкла врать, что уже сама себя убедила во лжи. Но язвы-то не было! Каким образом тогда он очутился в реанимации, ведь он не мог отравиться сильнее остальных... Что-то здесь неувязочка получается. Впрочем, что переживать? Все выяснится в понедельник, когда из больницы выйдет Соколов.
А в воскресенье выяснилось, что ей нечем заняться. Все домашние дела она переделала накануне, и безделье в ожидании понедельника портило ей настроение. День тянулся мучительно медленно, минуты текли, как вязкий сироп, — лениво, нехотя. Поэтому незваный гость, явившийся вечером, оказался кстати.
Таня познакомилась с ним не так давно, звали его Витей, он был ужасно забавным, и с ним было весело. С ним можно было болтать на любые темы без всякого стеснения, как с лучшей подружкой. Буквально с первой встречи у Тани установились такие отношения с ним, как будто они были знакомы много лет. Единственное, что слегка напрягало Таню, — она как-то по глухой пьяни
Витька поудобнее устроился в кресле (поудобнее у него называлось сесть по-турецки, чтобы острые тощие колен
Ки торчали выше ушей), дождался, пока она плотно притворит дверь в комнату, и заметил:
— Ты здорово похорошела за те полтора месяца, что я тебя не видел.
— Хотелось бы верить, — вздохнула Таня. До красоты ли ей было, если Сашка лежал в больнице?
— Рада, наверное, — сделал совершенно необъяснимый вывод Витька.
— Чему?
— То есть? — не понял Витька.
— Чему мне радоваться? Одни проблемы.
— Да ладно! От такой угрозы тебя судьба избавила, а ты кислую морду строишь.
— От какой угрозы? Вить, я тебя что-то не понимаю.
— Ну, ты боялась этого, как его... — Витька прищелкнул пальцами. — А, Цезаря! Все вспоминал, что он за император — Цезарь или Наполеон?
— Я не боялась его.
— Ну, ты врать здорова! А кто бумажки на него собирал?
— Это для другого дела. Вовсе не для того, чтобы защититься.
— Ладно, твое дело. А где, кстати, ты их держишь? Все еще дома?
— Много будешь знать — не своей смертью помрешь, — отрезала Таня. — И забудь про них. Ты их не видел, и мало ли чего я могла спьяну наболтать?
— Ну да, — ухмыльнулся Витька. — А я тоже пьян был и ничего не помню. Может, мне это все приснилось. Это мы в первом классе проходили, урок такой у нас был — «ничего не видел, ничего не слышал» называется. И от природы я вообще глухонемой. У меня местечко есть на примете, надежнее не придумаешь, поэтому я и спросил.
— Спасибо за заботу, но этих фотографий больше нет, я их сожгла. И отвяжись от меня.
— А я и не привязывался, это вообще не мое собачье дело. Чего ты ко мне пристала? Кстати, ты с ними рисковала влететь очень и очень круто. Если бы он пронюхал про такие дела, тебе пришлось бы гроб заказывать. Для себя.
— Ему на это наплевать.
— Сейчас — конечно. Сейчас ему на все наплевать.
Тане эта реплика показалась странной.
— Да, ему не позавидуешь. Четверо суток в реанимации, и неизвестно, сколько придется еще пролежать.
— В какой больнице?! — Витька даже глаза вытаращил. — Он в больнице?
— Ну да.
Витька погрузился в размышления. Выражение лица у него было такое, какое могло быть у компьютера, которому загадали детскую загадку «А и Б сидели на трубе». Казалось, еще немного, и у него из ушей пар повалит. В конце концов он выдал:
— А кого тогда похоронили на этой неделе?
— Понятия не имею.
— Черт возьми, ведь шум был на всю Москву. Может, мы с тобой о разных Цезарях говорим? Но все твердят, что грохнули именно Кровавого Цезаря, главаря ясеневских...
Таня тихо осела. Нет, только не это...
— Самое интересное, я видел его могилу, — разглагольствовал Витька. — На Щербинке. На могиле цветов больше, чем на рынке перед Восьмым марта. И надгробие уже поставили, надпись из чистого золота, не латунь там какая - то. Я и имя запомнил — Матвеев Александр Сергеевич, родился 11 мая 1969 года, умер...
Тане показалось, что она закричала, но крик прозвучал только в ее голове. Горло не слушалось ее, и наружу вырвался лишь хриплый шепот: «Нет...» Из закрытых глаз полились слезы, на какое-то время она перестала воспринимать окружающий мир. Сбылись-таки ее самые черные предчувствия... Как глупо, как неожиданно, ведь все складывалось так чудесно. Значит, та ночь была последней, самой последней. Больше этого не повторится — он умер. Он навсегда ушел, его не вернешь, как трудно это принять, какое это ужасное слово — «навсегда»...