Цезарь: Крещение кровью

Морозов Владислав

— Заткнись! — крикнула Таня. — Это тебя не касается! Не твое дело, где я «отдыхала»! Я в твою жизнь не лезу и не сообщаю всем, сколько раз ты от гонореи лечился!

Скандал... Гнусный, мерзкий, с самыми низменными высказываниями, когда двое говорят друг другу гадости, а остальные с упоением слушают их.

— Знаешь, что я тебе скажу? — Акимов, всегда отличавшийся хамским поведением, вылез вперед. — Матвеев просто дурак, что не посылает тебя открытым текстом куда подальше. Мы-то знаем, что там у вас за свадьбы. Я в двух шагах от него живу и его подружку знаю прекрасно. А ты просто свихнулась

на этой почве, вбила себе в голову, что он без ума от тебя. Ты достала его так, что он сейчас лежит в больнице и радуется, что хоть пару недель от тебя отдохнет! Ты сама ненормальная, а теперь пытаешься сделать нас такими. Прихожу я как-то в деканат, — с гадкой усмешкой начал рассказывать он, - сидит там ее мать и просит декана помягче относиться к ее дочери, потому что она больна... не гонореей, всего-навсего шизофренией. А потом ее мама долго расспрашивала меня, что за такое чудовище Матвеев, который не хочет жениться на ее больной дочери...

Дальше Таня слушать уже не могла. Схватив сумку и не обращая внимания на льющиеся слезы, она продралась наружу и побежала к лестнице. Ее трясло от гнева, от бессильной злости, мысли путались, она только всхлипывала. Внизу, в раздевалке, ее догнал Васин. Пряча глаза и неуверенно переминаясь с ноги на ногу, он протянул Тане сложенный вчетверо листок бумаги.

— Держи, я еле нашел ее.

— Что это? — ощетинилась Таня.

— Записка Соколова. — Он помолчал, потом нерешительно добавил: — Извини, Тань, такая безобразная сцена вышла... Акимов, конечно, сволочь, с этим никто не спорит...

— Да чего уж там, — пренебрежительно ответила она. — Я ж Шизофреничка, я больная, об этом можно и нужно орать на весь институт. А все, что я говорю, это бред. Толь-ко Акимов, да и не только он, почему-то не вспоминает об этом на экзаменах, когда «шпору» просит. И когда я ему с курсовым помогала, он тоже обращался со мной вежливо и не помнил, что я сумасшедшая.

— Это все так, Тань, но... Сашка действительно в больнице. Не будет Соколов врать в таких делах. Да и когда он успел умереть? Нормально все, откачали его...

— Дурак ты, Васин. Не было его в больнице. Не было! — Танины глаза сверкали негодованием, тон был презрительным. — Не волнуйся, я знаю, что за дела да коман-дировки у него были. И какую роль в этом играл ты, для меня тоже не секрет. Так что не прикидывайся невинным. Убили его, и именно в тот вечер, когда он, по твоим словам, отравился. И не отравили его, а застрелили. И приятели его вовсе не в больнице, а в бегах. Я не думаю, что тебе имеет смысл лгать и дальше. Мне Сашка доверял.

Вид у Толика был такой, будто он минуту назад с Луны свалился.

— Тань, ты что? Что ты говоришь? Кому он нужен — убивать его? — Он растерялся окончательно.

— Васин, не морочь мне голову. Не надо из меня дуру делать!

— Знаешь, Кудрявцева, — вспылил Толик, вовсе не отличавшийся долготерпением. — Акимов, по-моему, был недалек от истины, и тебе стоило бы обратиться к психиатру...

Таня влепила ему пощечину и выскочила из раздевалки, краем глаза заметив стоявших в сторонке и ехидно усмехавшихся Лику и Киру. В спину ей донеслась реплика Толика:

— Дура! Такая же сумасшедшая, как и твоя мать!

Она шла по улице и плакала. Вот и все.

Как она ненавидела свою группу! Проучившись пять лет, она ни с кем никогда не сближалась. Сначала девчонки недолюбливали ее, потому что за ней бегали все мальчишки, потом появился Сашка, и она увела его у всех, и та же Лика ей жгуче завидовала. А Кира до пятого курса бросала в его сторону призывные взгляды, да и теперь, похоже, мечтает переспать с ним. А потом у Тани появились свои заботы, которыми ни с кем нельзя делиться, да и неинтересно ей стало

С однокурсниками. Хотя Сашка находил в них нечто примечательное.

И вот все это вылилось наружу, и ревность, и женская зависть. Таня была чужой в группе, ее недолюбливали, а она платила им высокомерием и презрением. В конце концов, это только учеба, она никого потом не встретит, думала она. Ее тянуло только к Матвееву. Но Сашки больше нет, а ее ославили сумасшедшей. Знали бы они, как он относился к ней... Был бы равнодушен, считал бы ее больной — никогда бы предложения не сделал.

Ясно было как белый день, что в институт ей пути нет. Даже если выяснится, что Сашка мертв, если в холле повесят его фотографию в траурной рамке, никто не забудет ядовитых высказываний Акимова. Годы учебы пропали зря — Таня поняла, что в институт не поедет даже за документами.

Она села в метро, поехала куда-то, не думая. Вот так все сразу и рушится. В один день, в один час ломается жизнь. Опошлено, опоганено все лучшее, разбиты мечты, и остается только брести, не разбирая дороги... Таня машинально развернула записку Соколова: «Таня, позвони мне домой около шести вечера, Михаил». Что ж, интересно, сколько ведер лжи выльет на ее многострадальные уши Мишка. Таня уже не хотела верить никому.

Она не стала заезжать домой. Набирая номер на диске таксофона, заранее страдальчески морщилась, представляя, что придется разговаривать с Ириной. Щелчок соединения, и сразу — мягкий голос Михаила:

– Да?

— Здравствуй. Это Таня, мне Васин передал твою записку.

— А-а, понятно. — Он молчал, будто пытался припомнить, кому же он писал.

— Ты просил меня позвонить, — подсказала она.

— Я помню. Я думаю, как нам лучше состыковаться. Ты сегодня вечером свободна?

— Как фанера над Парижем, — мрачно пошутила Таня.

— Где ты сейчас находишься?

— На Таганке.

— Давай сделаем так: ты возьмешь такси и приедешь в

Ясенево. Встречаемся через сорок минут у Сашкиного подъезда. За машину я заплачу.

Он положил трубку, не дожидаясь Таниного ответа. Пожав плечами, она последовала его указаниям. И всю дорогу в такси терзалась, кидаясь от светлых надежд к сообщению Витьки.

Соколов ждал ее. И одного взгляда на его лицо Тане хватило, чтобы понять: никаким надеждам места нет. Слишком мрачным он был. Молча они вошли в лифт, он нажал кнопку седьмого этажа. Лестничная клетка. Таня поискала глазами следы недавней трагедии; кровь, конечно, уборщица давно смыла, но на стенах должны были остаться выбоины от пуль. Странно — их не было. Соколов деловито открыл внешнюю дверь; Таня знала, что у него есть ключи от квартиры Матвеева, поэтому не удивлялась. Видимо, он счел неудобным приглашать Таню к себе — там были Ирина и маленький Славка.