Цезарь: Крещение кровью
Шрифт:
На соседней двери, там, где жил Валера, были приклеены бумажки с печатями. Таня вздрогнула: Сашкина дверь опечатана точно такими же полосками бумаги. Соколов недрогнувшей рукой сорвал их, отпер замки, пропустил ее внутрь.
Тепло. Еще не выветрился запах парфюмерии, которой обычно пользовался Сашка. Так все привычно, только бумажки на двери... Таня сглотнула слезы. Надо же, был обыск, а совсем незаметно — слегка запылившиеся вещи лежат на своих местах. Мишка провел ее в гостиную.
— Таня, я очень прошу: постарайся выслушать меня спокойно. — Он не смотрел на нее. — Я знаю, это будет тяжело. Меня коробит при мысли, что я должен это говорить, но это необходимо. Я знаю, что у тебя с Сашкой были очень близкие отношения, но... Он погиб. Неделю
— Я знаю. — Таня отвернулась, пряча слезы.
— Откуда?!
Таня удивленно посмотрела на нею.
— Видишь ли, мы держим это в тайне, пока не найден убийца. Вплоть до того, что еще не все его друзья извещены. Я буду называть вещи своими именами, Саша говорил, что ты в общих чертах осведомлена о состоянии вещей. Так вот, еще наша, то бишь ясеневская, группировка не знает о его гибели.
— Но как же... Такие слухи были... Говорили, что на его похоронах пол-Москвы присутствовало.
— Странно, в высшей степени странно... Похорон-то ведь не было.
— Как — не было?
— Так. Я потом расскажу. Кто тебе сказал об этом?
— Парень знакомый.
— Что он тебе сказал? — не унимался Соколов. — Таня, это очень важно.
— Ну, сказал, что погиб Кровавый Цезарь, что он сам видел его могилу, имя, фамилию назвал — все точно.
Соколов молчал, и Таня быстро пересказала ему Витькин рассказ, разумеется, умолчав, что впервые Витька услышал о Цезаре от нее. Соколов хмурился все сильнее.
— Чушь какая-то, — выговорил он наконец.
— Разве не так все было?
— Абсолютно по-другому. Говорю точно, потому что я это видел собственными глазами и до конца жизни не забуду. У тебя есть координаты этою человека?
— Телефон. Но записную книжку я дома оставила, а так не вспомню. Миш, что произошло на самом деле?
— За ним кто-то следил. Давно, по меньшей мере два года. У нас были подозрения, но нам не удавалось даже разглядеть этого человека, и сдается мне, это как-то связано—и слежка, и его гибель, и этот твой знакомый. Мы сейчас ищем не только убийцу, но и того, кто следил. Наше положение сильно осложнено тем, что мы потеряли разведчика, поэтому цепляемся за малейшую ниточку. Может быть, это действительно связано с 11МР, только не так, как предположил твой знакомый. С 11МР Сашка не враждовал никогда, просто потому, что это наша фирма, и Сашка, как и я, входил в число учредителей. Ты не знала этого? — Он помолчал. — Он брал домой расчеты для IIМР, вел переговоры на перспективу и по этому поводу кое-кому мешал. Но мешал он многим, это могли сделать совсем другие люди. Пока мы ничего толком сказать не можем.
— А почему не было похорон? Из-за следствия?
— Какое следствие? Бог с тобой, такие вещи недопустимы. Это зафиксировали как несчастный случай. А похороны... Нечего хоронить было. Просто нечего. От него ни
Чего не осталось. И от трех человек, которые были с ним в машине. В том числе и от Валерки.
— Он тоже погиб? Хотя что я спрашиваю - квартира опечатана...
— Это был результат глупой беспечности... Сашка оставил машину на два часа за домом, а Валерка перед отъездом не проверил се. Мы выехали на двух машинах, в его тачке было четверо, и в моей — пятеро. Ехали по МКАД, они шли метрах в трехстах передо мной. И только они проехали Симферопольскую трассу, как машина рванула. — Соколов запнулся. — Я не знаю, сколько туда положили взрывчатки, но в машине был полный бак, и в багажнике еще канистры с бензином — мы всегда берем с собой, чтобы в дороге не зависеть от АЗС. Рвануло с такой силой, что взрывной волной с дороги сбросило два встречных «КамАЗа». — Он замолчал, потом продолжал через силу: — Мы стояли, сняв шапки, и ничего не могли сделать. Полыхало так, что ближе пятидесяти метров подойти было невозможно. Мы просто смотрели. Четыре человека... И костер. Сгорели. Если кто-то и выжил после взрыва, то в огне все равно погиб. Когда приехали пожарные, там уже нече-го тушить было. Один пепел. Знаешь, Тань, это самое ужасное — видеть, как гибнет человек,
Таня плаката. Мишка сидел, подперев щеку кулаком, с задумчиво-потрясенным видом.
— Я до сих пор не могу к этому привыкнуть. Иногда кажется, что все это только приснилось — та ночь и пламя на дороге. Красное, а дым густой, черный. И я стою, мне хо-чется плюнуть на все, на бессмысленность этой затеи, но влезть в горящую машину и вытащить хоть кого-то — хоть живого, хоть мертвого. Или бежать оттуда, чтобы ничего не видеть, не слышать немого крика в голове... Мы перед самым взрывом разговаривали по рации, и я даже не запомнил его последние слова. Только, как в замедленном кино, — сноп искр, его голос оборвался, куски металла во все стороны, и пламя — багровое такое, кровавое. Помню, я заорал, как ненормальный... И мы стояли... Мне каждую ночь это снится, я уже боюсь глаза закрывать. Мы, кто это видел, спим только со снотворным, чтобы кошмары не снились — силы нужны, а уснул трудно. Таблетки пачка
Ми глушим, и не помогает. Такое не забудешь. Я смотрю на свидетельство о смерти и не верю. Он же хитрый был, как черт, недаром ведь наполовину турок, да еще и царских кровей — помнишь «12 стульев»? Сын турецкоподданного... Вот и Сашка — сын турка. Он и черноволосый из-за этого... Всегда всех дурил, всю Москву за нос провести мог, изворотливый был, везло ему постоянно... И вот — на моих глазах сгорел. — Мишка потряс головой, будто отгоняя видение, зачем-то достал из кармана бумажник, вытащил из него плотный листок голубой бумаги.
Свидетельство о смерти... Слезы покатились крупными горошинами. Таня быстро вернула документ, пошла в ванную — умываться холодной водой.
С Соколова слетела вся его суровость, даже четкие черты лица стали мягче, и теперь он чем-то напоминал обиженного ребенка.
— Миша, а почему ты Васину сказал, что Сашка в больнице?
— Ох, Таня, не надо про Васина! Это такое трепло, каких свет не видывал! Я даже думаю, не он ли стал вольным или невольным осведомителем, потому что адрес Сашки и номер его машины проще всего было узнать в институте. Я специально навешал ему лапши на уши и не имею представления, как дальше буду выкручиваться. — Он сделал паузу. — Таня, я тебя очень прошу: вернешься домой, попробуй вспомнить, не видела ли ты кого-нибудь подозрительного, когда с Сашкой встречалась. И телефон этого твоего осведомленного знакомого найди, ладно? А еще лучше — устрой встречу, вернее, договорись встретиться с ним где-нибудь в укромном местечке, а мы уж там разберемся. Найти бы человека, который следил за Сашкой... Мы бы из него все вплоть до костей вытрясли, — мечтательно сказал Мишка. — Но мы все равно найдем, я весь мир наизнанку выверну, но найду. Танюш, по-человечески прошу — помоги. Ведь он мне братом был. Я не останусь в долгу.
— Миш, не надо об этом. Я его любила не меньше, чем ты. Конечно, я помогу.
Соколов улыбнулся робко и застенчиво, отчего стал еще больше похож на ребенка.
— Хорошо, и звони мне сюда — я некоторое время буду
Жить здесь. Мне придется занять его место, это очень много шума и суеты, а у меня дома... Ну, когда дома маленький ребенок, особо не пошумишь и не посуетишься. И звони, что бы ни случилось. Любые затруднения, проблемы — сразу сообщай мне. Может, начнут прощупывать Сашкиных знакомых, и провокации возможны самые что ни на есть бытовые. Надо быть готовыми ко всему. Ладно?
— Да, конечно, — поспешно кивнула Таня. — Я позвоню сегодня или завтра вечером, скажу, как договорилась с этим парнем.
Она попрощалась и ушла поспешнее, чем следовало. И дело было не в жутком рассказе Соколова. Слежка. Значит, не только Сашка ее видел, и если ее вычислят, им уже не объяснишь, что она не имеет отношения к убийству. А на что способны русские бандиты, разъяренные гибелью вожака, Таня себе представляла отчетливо. Попасть к ним в руки ей совсем не хотелось. Тем более что Соколов подозревал: информация утекла из института. С фотографиями срочно надо было что-то делать.