Цезарь: Крещение кровью
Шрифт:
Осторожный Мишка посоветовал подставить какого-нибудь лоха в качестве липового исполнителя. Загоревшись этой идеей, Саша сочинил целую пьесу. Требовалось найти человечка, осужденного именно Муравичем, недовольного приговором, отбывшего срок и мечтавшего слегка потрепать нервы непреклонному судье. Трудностей с этим не ожидалось: кредо судьи — «Я не имею права жалеть преступника, ибо так я дополнительно наказываю потерпевшего» — было известно многим, так что недовольных хватало. Такой человек в течение нескольких дней названивал бы судье, угрожал — разумеется, представившись, — за что ему была бы обещана приличная мзда.
Маронко план одобрил; координаты «мстителя» дал на следующий же день, облегчив задачу своим воспитанникам. Сорокалетний тщедушный мужичонка, получил один-надцать лет за изнасилование, в тюрьме его опустили, и он жаждал подложить судье свинью. Естественно, он и не чуял, что своими звонками предваряет реальное убийство.
В понедельник Саша не явился в институт. Их с Мишкой алиби Маронко брал на себя, так что об этом можно было не думать. В три часа дня — судья уезжал около семи вечера, так что запас времени имелся — Саша сошел с электрички на пустой перрон. Очки, шляпа, длинные волосы собраны в косичку и упрятаны за воротник неуклюжего поношенного плаща, прекрасно скрывавшего униформу — кожаные черные куртку и штаны. Он долго соображал, как избавиться от самой особой своей приметы — оттопыренных ушей — и в конце концов просто приклеил их к черепу пластырем. Получился самый что ни на есть непримечательный вид.
До места осталось сто метров — долой маскарадный костюм. Свернул все в тючок, щелкнул зажигалкой. Сверху накрапывал мелкий дождик, но он не мешал одежде гореть. Черной тенью Саша скользнул вдоль заборов, вглядываясь в окна соседних дач — все пустуют. Прекрасно. Рука в перчатке плотно обхватила рукоятку «Макарова». Он был левшой, но в этом случае ему придется стрелять с правой руки или с двух — чтобы баллистическая экспертиза не показала особую примету убийцы. И еще несколько минут он стоял, пытаясь успокоиться. Шутка ли — первое убийство, он впервые должен убить человека, такого же, как и он сам.
Собравшись с духом, он в последний раз оглянулся — улочка была пустынна, как в первый день сотворения мира, признаков жизни в окрестных домах не наблюдалось, — перепрыгнул через относительно невысокий забор. Собака выбралась из будки; избавиться от нее необходимо — при всем ее добродушии она бросилась бы защищать хозяина. С колена, с двух рук Саша выстрелил первый раз. Аида дернулась, жалобно взвизгнула и упала, царапая землю лапами.
От звучного грохота заложило уши. На веранду выскочил судья с ружьем и оцепенел: он не ожидал, что стреляли так близко, думал, что где-то на соседних дачах. Узнав Мат-веева, он ахнул:
— Что тебе нужно? Зачем застрелил собаку? Живую мишень нашел?
Саша растерялся — он не так рисовал себе эту сцену. Думал, что ему придется идти в дом, и не предполагал, что судья успеет схватить ружье. Едва шевеля мгновенно пере-сохшими губами, он ляпнул первое, что пришло в голову:
— Мне нужна шкура.
Кровь бросилась в лицо взбешенному Муравичу. Сойдя с крыльца, он закричал, судя по всему, абсолютно не испытывая страха:
— Вон! Вон отсюда, подонок! Тварь, живодер недобитый...
Саша молчал; оказалось, что выстрелить в человека, который смотрит тебе в глаза, разговаривает с
Судья бестрепетно подходил к нему, опираясь на ружье, как на палку. Невероятным усилием воли переломив себя, Саша выбросил вперед руку с пистолетом... Пуля пробила плечо — промах, — Муравич уронил ружье, попятился, глядя расширенными глазами в лицо убийце, от шока он не испытывал боли:
— Из-за собачьей шкуры убить человека?! — воскликнул он.
И тут Саша неожиданно улыбнулся. Страшно, зловеще, аж у самого в груди похолодело. На какой-то момент ему показалось, что у него остановилось сердце. Но разом унялась дрожь в руках и коленях.
— Не из-за шкуры. Привет тебе из Беляева...
Медленно он поднимал руку, пока в прорезь прицела
Не попало побелевшее лицо онемевшего судьи. Одно движение пальцем, и переносица провалилась внутрь головы...
Дурнота комком подкатила к горлу, с висков стекли капельки холодного пота. Ощущение холода в груди исчезло, нога ослабли, руки тряслись. Саша отвернулся от трупа, стараясь перебороть приступ рвоты, ему стаю страшно и ужасно противно.
Издыхая, завыла собака, этот звук привел Сашу в чувство. Он здесь время теряет, как слабонервный мальчишка, а ведь Соколов на шоссе не будет дожидаться его часами! Уже совершенно спокойно он подошел к судье, убедился, что тот мертв и задание выполнено, бросил пистолет радом с телом и одним прыжком перелетел через забор.
Безлистые ветви деревьев хлестали его по лицу, ноги разъезжались на прелой листве. Саша бежал что было духу, едва успевая прикрывать глаза руками. Прыгал через лужи, цеплялся за сучья, падал, спотыкаясь об осклизлые корни деревьев. Мысленно он не один раз поздравил себя, что предусмотрительно обзавелся именно кожаной униформой. Она не промокает и не рвется; последнее качество во время бега через лес пришлось особенно кстати: будь он одет по-другому, уже на десятке сучков повисли бы клочки ткани, отмечая его путь...
...Выйдя на опушку, Таня устало присела на поваленный ствол дерева, поставила корзинку рядом. Несколько часов блужданий по лесу ужасно ее утомили. Она оглянулась — Ленки Муравич и Олега, ее младшего брата, видно не было.
Последний раз в этом году она ездила за грибами. Таня обожала собирать грибы, равно как и Ленка; в этот раз они за два дня набрали прилично, можно было бы и не ходить сегодня, но слишком велико оказалось искушение задержаться на даче хоть на день. Таня даже институт прогуляла.
Она взвесила корзину на руке — тяжело. И на даче стоят еще две такие же корзины. Хорошо, что Ленкин отец не уехал в воскресенье, он на машине, хоть не придется мучиться с тяжестями в электричке. Где-то вдали один за другим хлопнули три выстрела; лес есть лес, охотники стреляют, рассеянно подумала Таня, перебирая грибы. Наверно, надо бы найти Ленку, пока она не ушла слишком далеко, и возвращаться на дачу. Хватит, набрали достаточно, с грибами еще возни на полночи будет, а завтра — в институт. Но подниматься не хотелось — Таня сидела удобно, густой кустарник с трех сторон будто прятал ее, а ей сквозь ветви были прекрасно видны и опушка, и шоссе. Она почувствовала себя наблюдателем в убежище, потом усмехнулась, махнула рукой на свои фантазии и вновь склонилась над корзиной.