Цезарь: Крещение кровью
Шрифт:
Добрались до цели — заранее облюбованной брошенной деревеньки, где уцелело пять домов, да и те готовы в любой момент рухнуть. Около одного строения «уазик» ос-тановился; парни осторожно внесли пять мертвых тел в дом, сложили возле прогнившего люка в подпол. Они осторожничали исключительно потому, что был риск при неверном шаге провалиться в погреб и отделаться как минимум сломанной конечностью, если посчастливится не свернуть шею.
Сергей снял халат, аккуратно свернул его, достал респираторы, фартуки, перчатки. Им предстояло выполнить самую отвратительную часть плана Цезаря — обезобразить трупы, сделать их непригодными для визуального опознания.
— Респираторы надевайте, — посоветовал Серега. — Вонища будет будь здоров.
Он быстро, умело и вполне равнодушно — сказалась работа в морге — разоблачал окоченевшие трупы. Его ассистентам вряд ли было по вкусу это занятие, но они молчали. Надо, значит, надо. Серега зажег факел, пошел вдоль разложенных тел. Палил волосы на теле, голове, прижимал чадящий факел к мертвой коже в местах «особых примет» и просто где придется, чтобы не возникало подозрений, будто убийца намеренно уничтожал шрамы и татуировки у жертв. Обжигание было мерой предосторожности на тог случай, если останки обнаружат в течение ближайших дней. Но, вообще-то, они надеялись, что в подвале этого дома крысы со всей округи устроят пиршество, и через неделю от пяти человек останется только груда костей.
От копоти резало глаза, даже в респираторе стало трудно дышать. Глеба скрутило приступом рвоты, он пулей вылетел на воздух. Впрочем, его примеру быстренько после-довали остальные. Единственное, чего реально опасался Серега, — что от пламени факела может вспыхнуть деревянный дом и пожар привлечет внимание посторонних.
Сменяя друг друга, они завершили опаливание уже в сумерках. Факел пришлось оставить в качестве осветительного прибора; до глубокой ночи они рубили на куски пять тел, сбрасывали останки в подвал, где уже громко пищали крысы — их союзники. Всем пятерым размозжили черепа, куски тел перемешали так, чтобы из осколков костей собрать целый скелет было проблематично.
Одежду жертв свернули в тючок. Туда же пошла большая часть содержимого карманов погибших — кроме денег. Добавили еще кое-что, подлежащее уничтожению, и сожгли в ближайшем леске. Серега недовольно морщился: ночью в голом зимнем лесу огонь виден издалека. Но по - другому никак сделать нельзя было.
Дождавшись, пока вещи догорят, они забросали пепелище снегом, сучьями, разным хламом. Все, они свое дело сделали. Теперь в Москву...
...Не доезжая Воронежа, караван разделился. «Волга» рванула вперед, готовить базу для ускоренной разгрузки. Заказчиком был директор какого-то склада, так что условия для приема и хранения крупногабаритного груза наличествовали. А тягачи въехали в город позже.
Погода была на редкость скверной — на руку Цезарю. Ему совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь стоял на трассс и глазел на проезжающие машины: в «совке» не так много «Шкод», эту машину могли заметить и запомнить. В накладных значилось: «скоропортящиеся продукты», и все надеялись, что машины — даже если остановят — не будут слишком придирчиво досматривать.
Им невероятно повезло. Ни один человек не решился в пургу покинуть теплый и уютный «аквариум» поста ГАИ, когда машины пролетели мимо, въехав в город. Кратчай-шими путями они добрались до склада; ворота были открыты, им не пришлось даже останавливаться. Черной «Волги» видно не было; Матвеев и Соколов уехали в гости-' ницу, где заказчик забронировал три двухместных номера на вымышленные фамилии. На базе осталась
На негнущихся от усталости ногах Валера добрался до гостиницы. Утром ему предстояло гнать «Шкоду» до карьера и сбрасывать ее в воду, в семь часов он уже должен быть за рулем. Тем не менее, вместо того, чтобы лечь спать, он пошел к мужикам на автостоянку. Таксист быстро находит общий язык с кем угодно, и Валера без проблем получил желаемое — литр дрянной водки местного розлива в зеленых пивных бутылках.
Славка вытаращил глаза, когда Яковлев поставил одну бутылку на стол, другую на подоконник — на холод.
— Что это с тобой?
— Да как тебе сказать, — криво усмехнулся Валера. — Семь душ сегодня загубили. Давай хоть помянем — кроме нас, это очень долго сделать будет некому.
— И как ты потом поедешь? Тебе машину сбрасывать.
— Ничего. Я профессионал, а мастерство не пропьешь. Да и протрезветь успею к тому моменту. Ты на вторую не поглядывай — я ее на «пожарный» случай взял.
Они уселись друг против друга за убогий стол в обшарпанном гостиничном номере. Не чокаясь, выпили, зажевали черным хлебом с салом (еще в Москве бутербродами запаслись, чтобы не голодать в ночном Воронеже). Не поднимая глаз на товарища, Валера плеснул по стаканам следующую порцию.
— Ч-черт, не выходит эта девчонка у меня из головы...
Не дожидаясь Славку, одним глотком отправил в желудок мерзкое пойло.
— Валер, пойми, не было у нас другого выхода. На месте Сашки я поступил бы точно так же. И ты тоже.
— Нет! Не может быть, что это единственно верное решение! Можно же было заплатить ей за молчание, запугать, привезти в Москву и сдать кому-нибудь из сутенеров, наконец! Но убивать-то зачем?!
— Все эти варианты никуда не годятся. Помнишь условие, которое особо оговаривалось перед отъездом? Ни одного живого свидетеля захвата. Живой человек проболтается, едва ему покажется, что давление на него ослабло. А если бы она сбежала по дороге? А на нас шесть свеженьких трупов. Ты представляешь, во что вылилась бы твоя жалость?
— Слава, все деньги мира не стоят одной детской жизни.
— А кто знал, что гак получится?! Кто знал, что они посадят в машину плечевую? — взорвался Славка. — Кто знал, что она там? И, ты уж извини, трахаться со всеми подряд на стоянках она не ребенок, а так — дитя. Нет уж, если жила взрослой жизнью...
— Заткнись! — неожиданно рявкнул захмелевший Валера. — Ты был в ее шкуре? Ты знаешь, что толкнуло ее стать плечевой? Тебе легко рассуждать, а легко ли ей было умирать, не прожив и пятнадцати лет?
Бутылку он допивал в одиночестве и в гробовом молчании: Славка обиделся и лег спать. Валере казалось, что уже все, даже его товарищи и поделыцики, смотрят на него с. презрением. Он убил ребенка... Он, и никто другой.
Спал он беспокойно. В два часа ночи проснулся в холодном поту — ему приснилась Аня, она сидела на краю
Его кровати, вокруг сломанной шейки обмотан его ремень. Девочка плакала и тоскливо спрашивала: «За что ты меня убил? Что я тебе сделала? Я хотела жить, я так мало прожи-ла...» Помотав гудевшей головой, он убедился, что кошмарное видение было сном, а то ему поначалу померещилось, будто ее душа наяву преследует своего убийцу.