Цезарь: Крещение кровью
Шрифт:
– И ты уверен, что это правильно?
Валера застыл. Неужели он раскусил его? Кто-то говорил, что Цезарь без особого труда читает мысли. Да нет, это абсурд, он просто проверяет, насколько трезв Валера, и ждет, чтобы тот передоверил свою роль кому-то трезвому.
— Да. Уверен.
Цезарь пристальнфсмотрел в глаза Валере, и очень трудно было сохранять невозмутимый вид под этим взглядом. Валера уже решит, что с честью выдержал испытание, когда Цезарь, не отводя глаз, тихо позвал:
— Андрей!
ВДВ, видимо, стоял где-то поблизости,
— Подержите этого ненормального, чтобы он под колеса не сиганул.
Валера рванулся в сторону, но ВДВ отреагировал быстрее, сбив его с ног. Ему заломили руки за спину, застегнули браслеты наручников. Вот и все. Оставалось только плеваться от бессильной злости.
Над самым ухом мерно зарокотал мощный двигатель.
ВДВ со Славкой отволокли Яковлева подальше, а в кабине «Шкоды» хмурый и сосредоточенный Цезарь переключил рычаг коробки скоростей. Медленно огромная махина проследовала мимо, набирая скорость. Валера от всей души желал Цезарю неудачи, чтобы он не успел выпрыгнуть из кабины или переломал бы себе при падении все кости. Но небо было глухо к его мольбам: в нужную секунду Матвеев вылетел из кабины, а разогнавшаяся махина рухнула с обрыва, выбросив столб воды. Отряхнувшись, целый и не-вредимый, Матвеев топал к «Жигулям». И даже не прихрамывал.
Лицом к лицу они стояли возле машины. Посреди открытого пространства, не защищенные от колючего ветра. Яковлев, со скованными руками и под надежной охраной бывших друзей. И Цезарь, бесстрастный и хладнокровный. Впервые Валера увидел его суть под человеческой маской так отчетливо. Его не волновали ни кровь, ни горе других людей, он не испытывал никаких чувств, продвигаясь к своей цели по трупам. У него не было души. Совсем, хотя в это трудно поверить. Ни души, ни морали, ни общечелове-ческих законов для него не существовало. Только один холодный, трезвый, жестокий расчет. Робот с чудовищными претензиями. Маньяк, одержимый жаждой власти.
— Когда я узнал, — голос Цезаря звучал мягко и спокойно, даже доброжелательно, — что ты намерен топить свою совесть в водке — а мне об этом сказали на автостоянке, я попросил мужиков сообщить мне, будет ли кто-нибудь из иногородних брать водку, — я не стал принимать никаких мер. Я думал, ты напьешься до беспамятства и хандра пройдет. Ан нет, не прошла. Мало того — ты решил сорвать дело, оставив свой труп в этой машине и дав тем самым прямое указание на меня и всех, кто принимал в этом участие.
— В таком случае ты вправе покарать меня за предательство. Я в курсе, что за это полагается. Руки у меня связаны, бежать я не собираюсь, ствол у тебя есть. Стреляй! Или ты придумал другой способ?
— Не надо ерничать. У меня нет необходимости тратить на тебя силы. Достаточно отпустить тебя, и ты сам все
Терзаться угрызениями совести из-за какой-то малолетней шлюшки. Ты мечтаешь сам себя наказать.
Валера задыхался от бессильной ярости. Цезарь просто издевался над ним, издевался продуманно.
— Ты хочешь сказать, что тебе без разницы, что погиб ребенок?
— Абсолютно. Меня не посещает ни ее душа, ни души всех тех, кого мы отправили на тот свет. И о которых ты почему-то забываешь. Скажи, почему тебя не грызет совесть за то, что ты обрек чью-то семью на нищету, что чьи - то дети по твоей вине будут расти без отца? Почему тебя беспокоит смерть только этого никчемного создания? Она все равно не сейчас, так через год подохла бы, успев пол - Союза сифилисом наградить.
— Ты... ты настоящий зверь. — Самым сложным оказалось подобрать слова для этого выродка. — Это не ее, это тебя, дерьмо собачье, "надо было придушить! И не сейчас, а в младенчестве, чтобы ты ничьей крови не успел попить!
— Ну, все! Пошли громкие слова.
Он уселся боком на переднее сиденье «Жигулей», достал из «бардачка» аптечку. Валера с замиранием сердца следил за его действиями. Цезарь вьггащил картонную упаковку безо всяких надписей, распечатал ее, извлек две двухкубовые ампулы, остальное убрал. Собрал одноразовый шприц, набрал жидкость из ампул, пустое стекло бросил в пепельницу.
— Задерите-ка ему рукав повыше и подержите. А то он дернется, иглу сломает, доставай ее потом...
Держали его на совесть — развернули лицом к машине, прижали грудью к крыше, навалились всем весом и даже ногами дергать не дали. Валера не боялся уколов, но эта инъекция была невероятно болезненной. Игла вошла глубоко в мышцы практически нечувствительно, но затем показалось, будто ему в мясо втирают битое стекло.
— Вот так. — Матвеев выдернул иглу и удовлетворенно сказал: — Теперь ты до самой Москвы не причинишь никому никаких хлопот. Мне бы не хотелось, чтобы твой труп был найден где-нибудь поблизости, поэтому до дома поедешь под конвоем. А там — ради Бога, делай все, что хочешь: травись, стреляйся, вешайся, топись. Меня это заботить не будет.
Что он ему вкатил? Наверное, наркоту какую-нибудь. Валера перестал вырываться, осознав всю бесплодность попыток доказать что бы то ни было этому чудовищу, но от мстительного предсказания не удержался:
— Да-а, ты хитер. Все предвидел. Но когда-нибудь придет твой день и тебя пришибут твои же люди — как и настоящего Цезаря. Придет время, ты еще вспомнишь мои слова. И ты заслуживаешь пули в спину — именно от своего.
Цезарь оставил его прорицание без ответа, даже внимания не обратил. Валера почувствовал, что начинает терять силы, ноги стали ватными, неудержимо захотелось спать. Ему расковали руки, но только для того, чтобы сковать их спереди, а не за спиной, запихнули на заднее сиденье машины, рядом уселся ВДВ... Валера уснул.