Чайковский

Гребінка Євген

–  Что, ба­буш­ка, мож­но от­шеп­тать?
– спро­сил Гер­цик жа­лобным го­ло­сом.

–  Можно, лишь бы угод­но бы­ло бо­гу. Я, ка­жет­ся, где-то ви­де­ла те­бя? Не во­ро­жи­ла я те­бе ког­да-ни­будь?

–  Нет, ба­буш­ка, ни­ког­да не во­ро­жи­ла, в пер­вый раз те­бя ви­жу.

–  Ну хо­ро­шо, иди­те се­бе, вы­не­си­те и свет­ло.

Все выш­ли в дру­гую ком­на­ту, ско­ро пос­лы­ша­лась заго­ворка цы­ган­ки.

"Помолюся гос­по­ду бо­гу и всем свя­тым его! Десь-не-десь на Лу­ко­морье сто­ит яб­ло­ня су­хая, на тую яб­ло­ню му­ха на­летае, лист об­ви­вае, чер­ва на­па­дае, ко­рень ис­то­чае, яблон­ю сгуб­ляе… И на че­ло­ве­ка ра­ба божьего есть на­пасть злая, бо­лес­ти, и хво­ро­бы, и вся­кие на­ро­бы, и га­ды зак­ля­тые; ты у ме­ня, под­тин­ни­ца, ве­ре­тин­ни­ца,

не кру­тись, не вер­тись, я те­бя знаю, от сес­тер раз­ли­чаю, есть ве­ре­тин­ни­ца луго­вая, ле­со­вая, гно­евая, зем­ля­ная и ве­ре­тин­ни­ца во­дя­ная. Я те­бя сло­вом сильным из­го­няю, зак­ли­наю, уби­рай­ся к се­страм-посестричкам, ма­лым не­ве­лич­ким, где то­пор не сту­чит, где лю­ди не хо­дят, где ко­ро­вы не бро­дят, ку­да петушин­ый го­лос не за­ле­та­ет; не па­лить, не су­шить те­бе бе­ло­го ли­ца, жел­тые кос­ти, га­ря­чия кро­ви ра­ба бо­жия!.. Тьху! Сгинь!.. Сгинь, го­во­рю!"

Три ра­за про­чи­та­ла цы­ган­ка за­го­вор­ку и выш­ла в дру­гую ком­на­ту, где на нее с бла­го­го­ве­ни­ем смот­ре­ли Касьян и Чай­ковс­кий с же­ною.

–  А что?
– спро­сил Чай­ковс­кий

–  Трудная змея, не прос­тая змея! Да и за­пус­ти­ли ра­ну; мно­го вре­ме­ни прош­ло... Пос­мот­рим, что бу­дет.

Через нес­колько вре­ме­ни пош­ли к больно­му. Ру­ка бы­ла все в од­ном сос­то­янии.

–  Каково те­бе?
– спро­сил Касьян.

–  Немного ста­ло буд­то лег­че.

–  Худая при­ме­та!
– ска­за­ла цы­ган­ка.
– Пос­ле этой заговор­ки­ долж­но быть нем­но­го труд­нее: яд ис­пу­га­ет­ся и нач­нет ме­таться, а то он спо­ко­ен, злая змея уку­си­ла те­бя!.. Опас­но, очень опас­но, за­го­вор не бе­рет, на­до ле­чить, вот при­ложим на ра­ну этот ко­рень: он пос­лед­нее средст­во.

Цыганка дос­та­ла из кар­ма­на сво­ей юб­ки ко­ре­шок тем­ного цве­та, раз­ре­за­ла его, по­мо­чи­ла во­дою, при­ло­жи­ла на ра­ну и креп­ко об­вя­за­ла кру­гом тряп­кою.

–  Это по­мо­жет?
– спро­сил Чай­ковс­кий.

–  Поможет. Ка­кая бы ни бы­ла змея, от вся­кой по­мо­жет, раз­ве уку­сит зме­иха, у ко­то­рой уби­ли де­тей, от этой нич­то не по­мо­жет, нич­то не спа­сет, - го­во­ри­ла цы­ган­ка, стран­но улы­ба­ясь.

Не ус­пе­ла цы­ган­ка до­кон­чить сво­их ре­чей, как Гер­цик страш­но зас­то­нал, за­ме­тал­ся на пос­те­ли.

–  А что?
– спро­си­ла цы­ган­ка

–  Жжет, слов­но ог­нем; жи­лы тя­нет…

–  Ага! Ис­пу­гал­ся яд. Тер­пи ка­зак, ата­ман бу­дешь.

Но Гер­ци­ку нев­мочь бы­ло тер­петь - он ме­тал­ся, кри­чал, ре­вел не­че­ло­ве­чес­ким го­ло­сом и сор­вал пе­ре­вяз­ку. С ужа­сом все уви­де­ли страш­ную пе­ре­ме­ну: ру­ка по­си­не­ла, опу­холь быст­ро под­ви­га­лась к шее, уку­шен­ный па­лец почер­нел.

–  Жаль мне те­бя, доб­рый ка­зак!
– го­во­ри­ла цы­ган­ка, смот­ря пря­мо в гла­за Гер­ци­ка - Ты ум­решь, неп­ре­мен­но ум­решь, ни­ка­кие си­лы не спа­сут те­бя, и ум­решь ско­ро; опу­холь ох­ва­тит гор­ло и за­ду­шит. Пош­ли за по­пом, приго­товься к смер­ти, те­бя уку­си­ла зме­иха, у ко­то­рой от­няли де­тей, яд ее не­из­ле­чим… не­из­ле­чим ее яд… Слы­шишь?.. Не уви­дишь ты бо­лее солн­ца, в эту ночь закроются­ на­ве­ки гла­за твои.

И, страш­но улы­ба­ясь, гля­де­ла она в очи Гер­ци­ку, буд­то с нас­лаж­де­ни­ем чи­тая в них всю глу­би­ну му­че­ний безна­дежного от­ча­яния.

–  Отойди от ме­ня, - прос­то­нал Гер­цик. Цы­ган­ка ти­хо вы­шла из ком­на­ты, из дру­гой и скры­лась.

"Чужая бе­да - лю­дям смех", - го­во­рит на­род­ная поговор­ка­ и, к нес­частью, она, как и все по­го­вор­ки, очень спра­ведлива. В при­ро­де че­ло­ве­ка есть мно­го зла, все четвероног­ое и чет­ве­ро­ру­кое, го­во­ря в смыс­ле жи­вот­ном, от­да­вая пре­иму­щест­во сво­ему дву­ру­ко­му соб­ра­ту в уме и способн­остях, долж­ны ус­ту­пить ему и в жес­то­кос­ти. Сто­ит срав­нить ди­ко­го, ко­то­рый с ра­дост­ным сме­хом и неисто­выми прыж­ка­ми ре­жет на час­ти жи­во­го че­ло­ве­ка и с на­слаждением ест его еще тре­пе­щу­щее те­ло, сто­ит срав­нить с хрис­ти­ани­ном, ко­то­рый лю­бит и вра­гов сво­их, чтоб убе­диться в свя­тос­ти и бо­жест­вен­нос­ти ре­ли­гии и вели­кой си­ле во­ли че­ло­ве­ка ду­хов­но­го, так по­бе­див­ше­го,

уни­чтожившего жи­вот­но­го че­ло­ве­ка.. Но есть лю­ди, да­же в об­ра­зо­ван­ном об­щест­ве, лю­ди-не­на­вист­ни­ки, стран­ные на­ту­ры, ко­то­рым нес­частье ближ­не­го дос­тав­ля­ет ду­шевное нас­лаж­денье; они без вся­кой ви­ди­мой при­чи­ны го­то­вы де­лать зло, где только мож­но, го­то­вы пов­ре­дить вам не из же­ла­ния по­важ­ни­чать, не из ко­рыс­то­лю­бия, не из лич­ных от­но­ше­ний - нет, а прос­то бе­зот­чет­но, для соб­ственного сво­его удо­вольствия го­то­вы за­ма­рать ва­ше до­брое имя, унич­то­жить ва­шу служ­бу, ис­пор­тить всю ва­шу бу­дущ­ность, чтоб пос­ле в ти­ши­не ка­би­не­та ска­зать самом­у се­бе са­мо­до­вольно: "А! Он стра­да­ет! Он тер­пит. Это мое де­ло!" Но ес­ли че­ло­ве­ком ов­ла­де­ет страсть, особ­ли­во мще­ние, тог­да тиг­ры и гре­му­чие змеи пе­ред ним - крот­кие ба­рашки; он спо­со­бен уди­вить са­мое во­об­ра­же­ние.

Старая цы­ган­ка выш­ла из ха­ты и, пой­дя к ок­ну, се­ла на кор­точ­ках на за­ва­ли­не, смот­ря с нас­лаж­деньем в ок­но на му­ки уми­рав­ше­го Гер­ци­ка. По вре­ме­нам улы­ба­лась она, ти­хо сме­ялась, зак­ры­вая ру­кою рот, и шеп­та­ла: "Это яд зме­ихи, у ко­то­рой от­ня­ли де­тей. А что? Лю­бо? Тя­нет жи­лы твои? Ло­мит кос­ти? Па­лит, су­шит ка­зац­кую по­га­ную кровь?.. Не пом­ню, где я его ви­де­ла, как он ушел от мо­их рук; еще ни один не ухо­дил… ни один…"

–  Ох! Тя­же­ло!
– сто­нал Гер­цик.
– Жар­ко, душ­но! Дай­те во­ды… ум­ру я. Не­уже­ли нет ни­ка­ко­го спа­се­ния?..
– И он страш­но ози­рал­ся, мед­лен­но по­во­дя урод­ли­вою больною ру­кою, а здо­ро­вою рвал на се­бе во­ло­сы…

Касьян и Чай­ковс­кий пе­чально сто­яли у пос­те­ли больно­го. Ма­ри­на по­да­ла ему ковш хо­лод­ной во­ды. Сле­зы струи­лись по ли­цу Ма­ри­ны и па­да­ли в ковш.

–  И ты пла­чешь обо мне, Ма­ри­на?.. О, бо­же мой!.. Не­да­ром я уми­раю… Дай во­ду. У! Как све­жа она!.. Лег­че, пра­во, лег­че… Ма­ри­на! Для ме­ня при­нес­ла во­ду, Ма­ри­на?

–  Для те­бя, Гер­цик.

–  Для ме­ня! Как бы хо­те­лось мне зап­ла­кать!.. Да сле­зы вы­сох­ли, иск­ры сып­лют­ся из глаз вмес­то слез. Что, Касьян, ум­ру я? Ска­жи прав­ду?

–  Пошлю я за свя­щен­ни­ком, Гер­цик: опу­холь у са­мо­го гор­ла; зна­хар­ка прав­ду ска­за­ла.

–  Чертова кол­дунья! Она из­ве­ла ме­ня со све­та. Как при­ложила ко­ре­шок, буд­то ог­ня в ме­ня на­ли­ла. Ох!.. Дай­те мне ее, я за­ду­шу ее од­ною ру­кой!

–  Полно, Гер­цик, гне­вить бо­га не­хо­ро­ши­ми ре­ча­ми!
– ска­зал Чай­ковс­кий - Бог все зна­ет, все ви­дит, сам на­ка­жет греш­ни­ка! Луч­ше по­ду­май о по­ка­янии… Вре­мя до­ро­го; ты не ба­ба, при­го­товься..

–  А я пош­лю за по­пом, - при­ба­вил Касьян.

–  Нет, - зак­ри­чал Гер­цик, - я не мо­гу ви­деть по­па. Прав­ду ска­зал ты: бог на­ка­жет греш­ни­ка, на­ка­жет!.. Я вам испове­даю гре­хи свои: пе­рес­та­нет Ма­ри­на пла­кать обо мне, вы отс­ту­пи­те от ме­ня… Я греш­ник, страш­ный греш­ник… По­зовите сю­да мо­их ка­за­ков, по­зо­ви­те сво­их лю­дей, пус­кай все слу­ша­ют. Ох! Во­ды, во­ды!..

Полная свет­ли­ца наб­ра­лась на­ро­да. Все ок­ру­жи­ли Гер­цикову пос­тель и мол­ча ста­ли. Гер­цик пос­мот­рел кру­гом, зак­рыл гла­за ле­вою ру­кою, как бы со­би­ра­ясь с мыс­ля­ми, спро­сил во­ды и на­чал ис­по­ведь:

–  Не гля­ди на ме­ня, Ма­ри­на, та­ки­ми крот­ки­ми гла­за­ми; я не стою это­го; я при­чи­на всех ва­ших бед, я при­вел полков­ника на ост­ров, по­то­му что я лю­бил те­бя; мне бы­ло завид­но, что ты лю­бишь дру­го­го.. Мно­го бес­сон­ных но­чей про­вел я, ду­мая о те­бе, прок­ли­ная свое рож­де­ние. Ты зна­ешь, кто я был, а ты бы­ла дочь мо­его пол­ков­ни­ка; я был раб тво­его от­ца и твой; мне бы­ло лю­бо уни­жаться пе­ред то­бою, и ни од­но­го взгля­да, ни од­но­го при­ве­та от те­бя не бы­ло мне.. Я прок­ли­нал твой об­раз, ког­да он яв­лял­ся мне во сне, и лю­бил те­бя еще бо­лее. Мог ли я тер­петь лю­бовь твою к Алек­сею?.. А у ме­ня глаз очень зо­рок: я все ви­дел и пок­лял­ся из­вес­ти Алек­сея, сде­латься бо­га­тым и во что бы то ни ста­ло быть тво­им му­жем. Мне ста­ло жить ве­се­лее, у ме­ня бы­ла цель, для че­го жил я… Жар­ко.. Во­ды!