Чайковский

Гребінка Євген

Крымцы зна­ли че­рез сво­их ла­зут­чи­ков, что в мирго­родский полк пос­ла­ны гон­цы за по­мощью, и, ус­лы­ша в го­роде ко­ло­кольный звон и тре­во­гу, во­об­ра­зи­ли, что идет от­да­лен­ная по­мощь, и, во­об­ще лю­бя бо­лее не­ча­ян­ные на­беги и раз­бой, не­же­ли пра­вильную вой­ну и сра­же­ние, но­чью уб­ра­лись по­ти­хоньку, ос­та­вя заж­жен­ные сто­ро­же­вые ог­ни: так все ду­ма­ли в Луб­нах - а мо­жет быть, бы­ли и дру­гие при­чи­ны. На рас­све­те ка­за­ки с ва­лу не за­ме­ти­ли крым­цев, пос­ла­ли разъезды - разъезды ни­ко­го не наш­ли, буд­то не­вер­ные про­ва­ли­лись сквозь зем­лю,

буд­то их све­яло, унес­ло вет­ром.

Целую ночь не спал Касьян, ду­мая о при­чи­не необыкно­венного зво­на, и рас­спра­ши­вал ча­со­во­го и соб­лаз­нял его пе­ни­ем; ча­со­вой, к ве­ли­кой до­са­де Касьяна, упор­но мол­чал. Ут­ром заг­ре­ме­ли зам­ки, за­виз­жа­ли на ржа­вых пет­лях две­ри, и в тюрьму во­шел Гер­цик.

–  Поздравляю те­бя, друг мой Касьян, позд­рав­ляю!
– весе­ло го­во­рил Гер­цик, об­ни­мая Касьяна.

–  С чем? Не соб­ра­лись ли по­ве­сить ме­ня?..
– уг­рю­мо спро­сил Касьян, от­тал­ки­вая Гер­ци­ка.

–  Боже мой! Что за че­ло­век! Нас­то­ящий во­ин, нас­то­ящий за­по­ро­жец! Ха­рак­тер­ный че­ло­век! Крым­цы уш­ли; те­перь ты сво­бо­ден.

–  Молодцы! Ай да гет­ман­цы! Вы их прог­на­ли?

–  Да, мы их по­ря­доч­но по­ко­ло­ти­ли вче­ра, а они ночью и уш­ли; вер­но, ис­пу­га­лись ко­ло­ко­лов: ду­ма­ли, мы что недо­брое про­тив их за­мыш­ля­ем.

–  Вот оно что! Есть чем хвас­тать. Так вы зво­ном прогоня­ли­ та­тар, слов­но на­лет­ную са­ран­чу? Ба­бы!

–  Нет, Касьян, мы зво­ни­ли по дру­гой при­чи­не; раз­ве ты не зна­ешь на­шей пе­ча­ли?

–  Откуда бы я знал?

–  Ты не зна­ешь! О бо­же мой! Плачь, Касьян! Пол­ков­ник умер! Крым­цы его уби­ли…

–  Вот оно что?.. Царст­во ему не­бес­ное, а пла­кать мне не о чем.

–  Как хо­чешь, Касьян; это твое де­ло; ты ум­ный че­ло­век. Пой­дем же на ра­ду; вот твое ору­жие: я при­бе­рег его из лю­бви к те­бе; пой­дем на ра­ду, уже соб­ра­лась она. Один бог зна­ет, я так по­лю­бил те­бя, Касьян!

–  Что мне де­лать на ва­шей ра­де?

–  Там все стар­ши­ны, да за­по­ро­жец сам не прос­той чело­век: и меж­ду стар­ши­на­ми те­бе да­дут по­чет; там бу­дут чи­тать пос­лед­нюю во­лю пол­ков­ни­ка: мо­жет, он что та­кое и о доч­ке на­пи­сал, и о мо­ем при­яте­ле Алек­сее. Пой­дем; те­бе не ху­до знать: по­едешь, им пе­ре­дашь ра­дость.

–  Это де­ло; по­жа­луй, пой­дем.

Собралась ра­да. Сот­ник и стар­ши­ны при­сяг­ну­ли, что пе­ред смертью пол­ков­ник вру­чил им это са­мое за­ве­ща­ние и про­сил ис­пол­нить пос­лед­нюю свою во­лю; пос­ле это­го свя­щенник рас­пе­ча­тал и гром­ко про­чел за­ве­ща­ние:

"Во имя от­ца и сы­на и свя­то­го ду­ха, аминь. Я, не имея род­ных, в слу­чае мо­ей смер­ти, за­ве­щаю в лу­бенс­кую со­борную цер­ковь сто чер­вон­ных, да в пи­ря­тинс­кую зам­ковскую пятьде­сят, а ос­тальное все мое име­ние дви­жи­мое и нед­ви­жи­мое от­даю в веч­ность и бес­по­во­рот­ность прие­мышу мо­ему Гер­ци­ку за его по­лез­ные мо­ей осо­бе служ­бы, с тем что­бы он кор­мил до смер­ти Га­дю­ку и налив­ал для не­го еже­год­но боч­ку на­лив­ки из слив, куп­лен­ных по воль­ным це­нам в мес­теч­ке Чер­ну­хах.

Року NN

Славного вой­ска За­по­рожс­ко­го пол­ка лу­бенс­ко­го пол­ковник ме­ся­ца и чис­ла NN Иван NN…"

Священник

сло­жил бу­ма­гу и пок­ло­нил­ся Гер­ци­ку; все стар­ши­ны то­же ста­ли ему кла­няться и позд­рав­лять с на­следством; да­же са­мые злые не­доб­ро­же­ла­те­ли Гер­ци­ка при­ят­но разг­ла­жи­ва­ли усы и оск­лаб­ля­лись пе­ред ним.

–  А о ко­не ни­че­го не ска­за­но?
– спро­сил сот­ник.

–  И о ружье?. И о са­по­гах?..
– го­во­ри­ли стар­ши­ны.

–  Что ска­за­но, то свя­то, - смир­но от­ве­чал Гер­цик, - я не отоп­русь; ска­зал по­кой­ник - бе­ри­те; хоть оно и мне при­надлежит, а бе­ри­те, я не хо­чу пе­ре­чить.

–  Честный че­ло­век этот Гер­цик!
– го­во­ри­ли стар­ши­ны меж­ду со­бою

–  Нет!
– ска­зал Гер­цик твер­дым го­ло­сом.
– Не хо­чу я на­следства. У пол­ков­ни­ка ос­та­лась дочь: она нас­лед­ни­ца; вот вам чест­ный за­по­ро­жец; он при­ехал с пок­ло­ном от нее; ей сле­ду­ет, а не мне…

–  Нет, нет!
– зак­ри­ча­ли сот­ник и стар­ши­ны.
– Име­ни ее нет в ду­хов­ной, он ее из­рек­ся: она уш­ла от не­го…

–  Может быть, по­кой­ный не знал, жи­ва ли она, - за­ме­тил Гер­цик.

–  Вот ду­рень!
– вор­чал, об­ра­тясь к то­ва­ри­щам, сот­ник, ко­торому, как вид­но, очень хо­те­лось си­во­го ко­ня.

–  Говорил ты, доб­рый че­ло­век, по­кой­но­му пол­ков­ни­ку, что его дочь жи­ва, и точ­но это прав­да?
– спро­сил Касьяна свя­щен­ник.

–  Говорил, сей­час как при­ехал го­во­рил пол­ков­ни­ку; а его доч­ка и те­перь у ме­ня жи­вет на зи­мов­ни­ке…

–  А это за­ве­ща­ние пи­са­но вче­ра, - ска­зал свя­щен­ник, - зна­чит, он с умыс­лом умол­чал о до­че­ри, хоть и знал, что жи­ва она; зна­чит, он уст­ра­нил ее от пос­лед­ней сво­ей во­ли, и ты, Гер­цик, не сме­ешь от­ка­зы­ваться от ис­пол­не­ния во­ли уми­ра­юще­го, дол­жен при­нять все его зем­ные бла­га и ста­раться о при­об­ре­те­нии та­ко­вых же на не­бе.

–  Не смею вам пе­ре­чить, - от­ве­чал Гер­цик, сми­рен­но кла­няясь.

Старшины по­лу­чи­ли по­дар­ки, наз­на­чен­ные им по сло­весному при­ка­за­нию пол­ков­ни­ка. Пол­ков­ни­ка похорони­ли ­при гро­ме пу­шек, зву­ке труб и мел­ко­го ру­жейного ог­ня, и к ве­че­ру вся знать пи­ро­ва­ла у но­во­го своег­о то­ва­ри­ща по бо­гатст­ву, у Гер­ци­ка. За ужи­ном спер­ва пи­ли печальн­ые куб­ки за упо­кой ду­ши по­кой­но­го и пе­ли веч­ную па­мять, по­том на­ча­ли пить здо­ровье Гер­ци­ка, по­том сот­ни­ка и стар­шин, зак­ри­ча­ли "ура", за­пе­ли мно­гие ле­та и пе­ред све­том ра­зош­лись очень до­вольные со­бою.

Когда ра­зош­лись гос­ти, Гер­цик при­шел в пол­ков­ничью опо­чи­вальню - она те­перь сде­ла­лась его ком­на­тою, - весе­ло про­шел по ней нес­колько раз, по­ти­рая ру­ки, стран­но улы­ба­ясь, и сел на кро­вать, на ко­то­рой в прош­лую ночь ле­жал уми­рав­ший пол­ков­ник. Гер­цик за­ду­мал­ся и вдруг вздрог­нул, быст­ро вско­чил на но­ги и; под­няв ко­вер, тре­вожно пос­мот­рел под кро­вать: там ни­че­го не бы­ло. "Ду­рак!" - про­шеп­тал Гер­цик, сел и опять за­ду­мал­ся Ли­цо его сде­ла­лось страш­но, бо­лез­нен­ная дрожь про­бе­га­ла по нем, по­рою гу­бы его су­до­рож­но иск­рив­ля­лись - бог ве­да­ет, от злой улыб­ки или тяж­кой бо­ли сер­деч­но­го стра­да­ния.