Чайковский

Гребінка Євген

–  Сказали, что ты зна­ком с не­чис­тою си­лою, а без нее не вы­ло­мил бы ре­шет­ки. И в го­ло­ву не приш­ло, что я подпи­лил ее…

–  Век не за­бу­ду тво­ей ус­лу­ги. А Са­ша что?

–  Три дня пла­ка­ла, на чет­вер­тый уте­ши­лась, а на пя­тый выш­ла за то­го ж ма­гист­ра, что по­са­дил те­бя в кар­цер.

–  Вишь, гад­кая! Да я об ней больше не ду­маю… Рас­ска­жи. мне луч­ше, как ты сю­да по­пал? Алек­сей на­чал го­во­рить.

–  Вот наш ко­ше­вой тру­дя­щий че­ло­век, - го­во­ри­ли за ужи­ном по ку­ре­ням ка­за­ки, - с ут­ра до са­мо­го ве­че­ра зани­мался с но­вым пи­са­рем вой­ско­вы­ми де­ла­ми: пи­сарь у не­го и обе­дал.

А у ко­ше­во­го

во весь этот день о вой­ско­вых де­лах и по­мина не бы­ло. Алек­сей рас­ска­зы­вал ввои прик­лю­че­ния, как он по­пал в Сечь и т. п., и ре­ши­тельно объявил сильное же­ла­ние уме­реть. Ко­ше­вой уте­шал его, обе­щал при слу­чае хло­по­тать у пол­ков­ни­ка Ива­на, а меж­ду про­чим, ска­зал, что ско­ро бу­дет слу­чай ему от­ли­читься и, зас­лу­жа из­вестность храб­ро­го пи­са­ря, лич­но про­сить ру­ки до­че­ри пол­ков­ни­ка, по­то­му что (при­ба­вил он) че­рез нес­колько дней мы отп­ра­вим­ся мо­рем жечь крымс­кие бе­ре­га; на­ши ла­зут­чи­ки из­вес­ти­ли, что хан хо­чет на­пасть на Ук­ра­ину - чуть уз­на­ем, что та­та­ры выш­ли в по­ход, мы на чай­ки и, слов­но снег на го­ло­вы, па­дем на их го­ро­да и се­ла. А до тех пор ты зай­ми па­лат­ку вой­ско­во­го пи­са­ря: она вот ря­дом с мо­им ко­шем - те­бе те­перь, как стар­ши­не, не прис­та­ло жить в ку­ре­не; да при лю­дях не по­ка­зы­вай ви­да, что мы ста­рые при­яте­ли: за­по­рож­цы очень по­доз­ри­тельны - и тог­да я ма­ло мо­гу сде­лать те­бе по­лез­но­го, не рис­куя по­те­рять свою власть Ну, про­щай, Алек­сей!

–  Прощай, Гриц­ко.

Старые при­яте­ли об­ня­лись и рас­ста­лись.

IX

Веди ме­ня, пус­тын­ный жи­тель,

Святой ана­хо­рет.

В. Жуковский

Никто в Пи­ря­ти­не не до­га­дал­ся, ку­да ис­чез Алексей-по­пович. Ут­ром наш­ли на бе­ре­гу Удая пус­тую лод­ку; в ней ле­жала шап­ка Алек­сея, и все по­ло­жи­ли, что он уто­нул. До­несли об этом пол­ков­ни­ку Ива­ну.

–  Коли уто­нул, так ищи­те се­бе дру­го­го по­па, - хладно­кровно от­ве­чал пол­ков­ник, а сам к ве­че­ру со всем сво­им дво­ром уехал в Луб­ны.

Недели две пос­ле возв­ра­та пол­ков­ни­ка в Луб­ны при­ехал ту­да ста­рый за­по­ро­жец Касьян. Он уже не жил в Се­чи, а си­дел где-то в сте­пи зи­мов­ни­ком, по ста­рой при­выч­ке зани­мался охо­тою на Ве­ли­ком Лу­гу и при­во­зил по времен­ам в гет­ман­щи­ну шку­ры вид­ных [6] на так называе­мые ка­бар­динс­кие шап­ки, ко­то­рые бы­ли в вели­кой мо­де на За­по­рожье и, из под­ра­жа­ния, очень ува­жа­лись на гет­ман­щи­не. Расп­ро­дав свой то­вар и ку­пя кое-что в Луб­нах для до­маш­не­го оби­хо­да, Касьян возв­ра­щал­ся до­мой.

6

– выд­ра, lo­ut­re

Запорожцы ни­ког­да не ез­ди­ли ни в ка­ком эки­па­же; но вез­ти раз­ные гро­мозд­кие ве­щи вер­хом бы­ло Касьяну не­ловко. Касьян ку­пил в Луб­нах бе­ду, то есть по­воз­ку на двух ко­ле­сах, зап­ряг в ог­лоб­ли осед­лан­ную ло­шадь и по­ехал, прок­ли­ная при каж­дом толч­ке глу­пую ез­ду в повозк­ах.

–  Наказал ме­ня бог прок­ля­ты­ми ог­лоб­ля­ми, - вор­чал Ка­сьян, - да­вят ко­ня в бо­ка, да еще и раз­вя­зы­ва­ют­ся. Ну, бу­рый, ну, ста­рик! На­ка­за­ла и те­бя ли­хая го­ди­на! Бы­ли мы с то­бой, бу­рый, мо­ло­ды… Ой-ой! Сквер­ная

тря­суч­ка слов­но ку­ла­ком в бок хва­ти­ла. Ну, бу­рый! Днепр не­да­ле­ко, на­пою… Так ли, бы­ва­ло, ез­дишь в ста­ри­ну! Опять развяза­лось! Тьфу ты, на­ка­за­ние, су­щая бабья ез­да; мо­ло­ко бы толь­ко во­зить… Стой, бу­рый!

Касьян при­вя­зал ог­лоб­лю к хо­му­ту, для кре­пос­ти за­тянул зу­ба­ми узел и про­вор­чал: "Че­го луч­ше? Нас­то­ящий кал­мыц­кий узел, пос­ле это­го раз­ве ка­ла­ча ей за­хо­чет­ся, прок­ля­той ог­лоб­ле!" Сел на бе­ду, ве­се­ло мах­нул кну­том и за­пел:

Славно жить на ко­шу: Я зем­ли не па­шу, А пар­чу все но­шу; Я тра­вы не ко­шу,Сып­лю зо­ло­том! Тра-ла-ла! Тра-ла-ла! –  Эх, бу­рый, вы­но­си! Днепр не­да­ле­ко. На вой­не не шу­чу, А на смерть ко­ло­чу, Без вой­ны я ку­чу, Да ку­чу, как хо­чу, В свою го­ло­ву!. Тра-ла-ла! Тра-ла ла!

–  Здоров, дядьку!
– заз­ву­чал чис­тый, при­ят­ный го­лос за по­воз­кою.

–  Тьфу ты, не­чис­тая си­ла, как че­ло­век сза­ди подк­рал­ся!.. Здо­ров, хлоп­че!

–  Я не подк­рал­ся, дя­дюш­ка, а ска­кал вер­хом; вольно ж те­бе бы­ло не слы­шать.

–  Тут не до то­го, что прис­лу­ши­ваться; прок­ля­тые ог­лоб­ли так и раз­ла­зят­ся, слов­но жи­вые ра­ки из горшй; так ума­ешься, так ума­ешься…

–  Что за­по­ешь пес­ню.

–  Ого, ка­кой вост­рый! И пес­ню за­по­ешь; так что же? Тут степь, а в сте­пи во­ля; пою, ко­ли хо­чет­ся…

–  Не сер­дись, дя­дюш­ка Касьян, я по­шу­тил только. Ко­ли хо­чешь, и я с то­бой спою.

–  А ты по­че­му зна­ешь, что я Касьян?.. Мо­жет быть, я Де­мьян или Мит­ро­фан…

–  Как не знать! Те­бя все Луб­ны зна­ют; у те­бя мой двою­родный дя­дюш­ка ку­пил се­бе шку­ру.

–  А зась ему, тво­ему дя­дюш­ке, хо­дить в мо­ей шку­ре: пусть свою но­сит.

–  Э, дя­дюш­ка Касьян, буд­то я ска­зал твою шку­ру! Извест­но, ку­пил зве­ри­ную шку­ру то­го зве­ря, что на плав­нях ра­ки ест; вот у ме­ня из не­го ша­поч­ка

–  Хорош ка­зак, не зна­ет ка­кую шап­ку но­сит.

–  Не до то­го бы­ло преж­де, дя­дюш­ка, все учил­ся, и саб­ли в ру­ки не брал. Пос­лу­шай, дя­дюш­ка Касьян, ты до­мой едешь?

–  Домой в зи­мов­ник.

–  А Сечь да­ле­ко от те­бя?

–  Далеченько.

–  Послушай, дя­дюш­ка: возьми ме­ня с со­бою в зи­мов­ник.

–  На что ты мне?

–  Погоди, дя­дюш­ка Касьян, а из зи­мов­ки про­во­ди ме­ня до Се­чи.

–  Тебя? До Се­чи? Да ку­ры ста­нут сме­яться, ко­ли я приве­ду в Сечь мальчиш­ку, шко­ля­ра! Вер­но, вы­сечь хо­чет дья­чок, так ты уд­рал из шко­лы и не зна­ешь ку­да де­ваться.

–  Нет, - от­ве­чал ка­зак, по­ту­пив пол­ные слез гла­за, - не бра­нись, дя­дюш­ка, до­ве­ди ме­ня до Се­чи; дам те­бе два ду­ката, у ме­ня больше нет: я ухо­жу от бе­ды не­ми­ну­чей, от смер­ти Возьми ме­ня, дя­дюш­ка, не то бро­шусь при те­бе в Днепр - на тво­ей ду­ше грех ос­та­нет­ся.

–  Пожалуй, по­жа­луй. Да кто ты сам?

–  Ах, спа­си­бо те­бе, дя­дюш­ка!.. Я… Не вы­да­вай ме­ня, дя­дюшка!.. Я Алек­сей-по­по­вич из Пи­ря­ти­на

–  С на­ми крест­ная си­ла!.. Тот са­мый, ко­то­рый уто­нул, го­ворят?