Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов

Ницше Фридрих

Боги назначили эту судьбу им и выпряли гибель Людям, чтоб песнями стали они и для дальних потомков.^{112}

Значит, мы страдаем и гибнем, чтобы у поэтов не было недостатка в сюжетах, — и устраивают это именно так боги Гомера, которым, казалось бы, было важно увеселение грядущих поколений, но совсем не было дела до нас, нынешних. — И как только подобные мысли могли прийти в голову греку!

190

Оправдание

существования постфактум. — Иные мысли пришли в мир как заблуждения и вымыслы, но стали истинами, потому что задним числом люди снабдили их реальным субстратом.

191

Необходимость про и контра. — Кто не понял, что всякого великого человека следует не только поощрять, но и бороться с ним — ради общего благополучия, тот, конечно, всё ещё большой ребёнок — или сам великий человек.

192

Несправедливость гения. — Наиболее несправедливо гений относится к другим гениям, если они — его современники: во-первых, он думает, что ему они не нужны, а потому рассматривает их как ненужных вообще, ведь без них он есть то, что он есть; во-вторых, их влияние уничтожает эффективность его электрического тока: по этой причине он считает их прямо-таки пагубными.

193

Самая злая судьба пророка. — Он двадцать лет работал над тем, чтобы обратить в свою веру современников, — и наконец это ему удалось; но меж тем это же удалось и его противникам: потому что веру в себя он успел потерять.

194

Три мыслителя, подобных пауку. — В любой философской секте три мыслителя сменяют друг друга в такой последовательности: первый выделяет из себя соки и семя, второй вытягивает их в нити и плетёт хитроумную сеть, третий подкарауливает с этой сетью жертв, которые в ней запутываются, и хочет жить за счёт философии.

195

Кое-что об общении с авторами. — Схватить автора за нос — столь же скверный способ общаться с ним, как и схватить его за рога, — ведь у каждого автора есть свои рога.

196

Два коня в упряжке. — Неясное мышление и горячечное фантазёрство чувства столь же часто бывают связаны с беззастенчивым стремлением любыми способами пробиться в жизни наверх, считаться только с собой, как искреннее желание помочь, доброжелательство и благосклонность — с инстинктивным влечением к ясности и опрятности мышления, к умеренности и сдержанности чувства.

197

Связующее и разделяющее. — Разве не в уме заключено то, что связует людей, — взаимопонимание по поводу общей пользы и общего вреда, а в душе — то, что их разделяет, — слепой выбор и нашаривание в любви и ненависти, предпочтение одного за счёт всех и возникающее отсюда презрение к всеобщей пользе?

198

Стрелки и мыслители. — Есть на свете курьёзные стрелки — хотя они не поражают цель, но покидают стрельбище с тайной гордостью за то, что их пуля всё-таки залетела далеко (конечно, за цель) или за то, что они попали пусть и не в цель, так во что-то другое. Есть и точно такие же мыслители.

199

С двух сторон. — Мы проявляем враждебность к духовным направлениям и движениям, если превосходим их или отвергаем их цели, либо если эти цели слишком высоки и неразличимы для наших глаз, то есть если они превосходят нас. Поэтому одну и ту же партию можно атаковать

с двух сторон — сверху и снизу; и атакующие, руководимые общей ненавистью, нередко заключают между собою союз, более отвратительный, нежели всё то, что они ненавидят.

200

Оригинальность. — Истинно оригинальные умы отличает не то, что они первыми видят что-то новое, а то, что они по-новому видят старое, давным-давно известное, виданное и перевиданное. Первооткрывателем же вообще-то бывает совершенно банальный и неумный выдумщик — случай.

201

Заблуждение философов. — Философы думают, что ценность их философии заключена в её целом, в системе; потомки видят её в камне, из которого она построена и из которого отныне можно строить ещё не раз и лучше: иными словами, в том, что систему можно разрушить, но она всё равно будет представлять собою ценность как материал.

202

Острота. — Острота — это эпиграмма на смерть чувства.

203

За миг до решения. — В науке то и дело случается, что кто-нибудь останавливается перед решением в полной уверенности, будто вот сейчас все его усилия пошли прахом, — подобно тому, кто, развязывая петлю, медлит в тот миг, когда она вот-вот распустится: ведь как раз тут она больше всего похожа на узел.

204

Побывать в обществе мечтателей. — Рассудительный и уверенный в своём разуме человек может с пользою для себя с десяток лет повращаться в кругу фантастов, предаваясь в этом горячем местечке скромному сумасбродству. Тем самым он проделает добрую часть пути, приводящему в конце концов к умственному космополитизму, который имеет право без высокомерия сказать: «Вот теперь ничто умственное мне не чуждо».

205

Морозный воздух. — Лучшее и наиболее здоровое в науке, как и в горах, — это морозный воздух, веющий в них. — Люди духовно изнеженные (к примеру, художники) боятся науки и бранят её из-за этого воздуха.

206

Почему учёные благороднее художников. — Наука требует натур более благородных, чем поэзия: они должны быть более простыми, менее честолюбивыми, более сдержанными, спокойными, меньше жаждать посмертной славы и самозабвенно предаваться вещам, которые в глазах большинства редко предстают достойными подобного жертвоприношения личности. К тому же есть и другой недостаток, который они знают за собой: род их занятий, постоянное требование величайшей трезвости ослабляет их волю, огонь поддерживается не таким сильным, как в очаге поэтических натур: а потому они часто теряют свою наибольшую и лучшую силу в более ранние годы жизни, чем те, — и, как уже сказано, знают об этой опасности. Во всяком случае, они покажутся менее одарёнными, поскольку меньше блистают, и будут слыть за меньшее, чем они суть.

207

Насколько пиетет затемняет дело. — Люди последующих столетий дарят великим деятелям прошлого все великие качества и добродетели своего века — и потому всё лучшее постоянно затемняется пиететом, глядящим на него как на священное изваяние, на которое навешивают всевозможные жертвенные дары, пока, наконец, оно не скрывается под ними полностью, заслоняется ими и впредь выступает больше предметом поклонения, чем лицезрения.

208