Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
— Он! — кивком указываю на помалкивающего Мудрого. — Он твой папа. Святослав — твой папочка. Не обижайся на меня, детка…
— Ох, уз эти мусцины! — Игорь смешно покачивает головой. — Мусцины, мусцины. Сто с вами делать? Цика-цика! Ай-ай-ай! — он ставит руки себе на пояс и всем видом, а не только голосом выражает как будто даже женское неудовольствие. — Бабуска сказала, сто все мусцины вот такие, — медленно прокручивает у височка пальчик. — Как она, бедненькая, устала. Бозе-Бозе! Никаких нелвов не осталось, — теперь прикладывает уложенные друг на друга мелкие ладошки себе на лоб. — Где такие цюдовиса… Цю… Плезентилуют… Или… Со-то я забыл. Деда? — видимо, малыш забыл, что с этими
«Ну, что сказать? Как тут, вашу мать, не засмеяться?» — я фыркаю, затем хриплю, а после заливаюсь диким хохотом.
— Чего? — Сергей заваливается боком на маленькое тело, дергает тонкие ручонки, освобожденные от теплой набитой то ли ватой, то ли пухом, дутенькой одежды, а после губами прислоняется к темечку мальчишки. — Сладкий, ты великолепен! Тебе бы повести писать.
— Бозе-Бозе! Господи ты Бозе мой, сто зе это делается? Сто в миле плоисходит? — не по годам «старик» покачивает удрученно головой, потом вдруг резко прекращает все движения и абсолютно серьезным тоном, заглядывая мне в лицо четко произносит. — Я тебя люблю. Костя? Люблю тебя.
— Да? — я всхлипываю, как мелкая девица, и вытираю рукавом пальто свой влажный нос.
— Это зе осень клуто иметь двух пап. Бабуска сказала, сто я Бозенькой благословён…
Не знаю, если честно. Никогда о подобном не задумывался.
— Да уж, у бабули, видимо, совсем с головкой стало плохо, — Сергей резюмирует все театральным тоном сказанное очень говорливым внуком. — Я с ней дома о деизме на досуге поговорю. Свят? — попрыгунчиком встает со стула. — Идем-ка со мной.
Мудрый сильно упирается. Он не спешит отойти от маленького сына и оставить его с этим «дядей Костей», у которого сегодня, по всей видимости, случится психический приход и для него в огромном доме с зарешеченными окнами заготовлен клетчатый матрас и с бесконечными рукавами смирительный подол…
«Мусцины, мусцины, мусцины» — играет на повторе в голове. Я разговаривал с ребенком два часа, в течение которых Смирнов и Мудрый рассиживались у последнего в машине. Я видел, как они вышли на улицу, как подошли к большому внедорожнику, как забрались внутрь, я тоже наблюдал. Сын рассказал в подробностях, как сильно скучал по мне вначале и громко плакал, потому что злился и ничего «восе» не понимал; потом поведал, как проводил свободное от внезапно появившихся обязанностей время, как внимательно и с интересом прослушивал сказки «Свята» для того, чтобы «садко-садко» отойти ко сну, посмеиваясь, сообщил, как визжал, когда катался с папой на «клутых» санках, как долго маршировал и отдавал честь «дяде Лохле», у которого «аз целых тли зезды на каких-то» — он еще, увы, не разобрался в этих воинских званиях — «калтоноцьках». Он по «огломному скелету» рассказал мне про награды, которые случайно «поломал», когда хотел их на себя примерить. Потом пытался сгладить неприятность и захотел нарисовать рисунок, который отныне папа держит у себя на прикроватной тумбочке, когда проводит время дома, и который забирает с собой, когда вынужденно покидает место их нынешнего жительства. Они обосновались у родителей «жены». Об этом я ничего не знал…
«Па-пе» — смотрю на смятый альбомный лист, который он на прощание подарил мне, когда, повиснув на плечах, со мною навсегда — я знаю, что так и будет — попрощался. У меня есть три руки, три ноги, по-моему, имеется немного завитой на копчиковой косточке светлый хвостик. Все вымысел и шутка, однако в одном мальчишка художественно все же не соврал, когда старательно изображал «любимого» приемного отца.
Смуглая кожа, темные, слегка волнистые, по-мужски остриженные волосы, карие глаза,
«Отныне, сладкий, я больше не с тобой. Прощай, малыш!»…
*умми (по-арабски «моя мама») — здесь транслитерация на русский.
Глава 39
Я тебя прошу!
Какой-то плюшевый комбинезон коричневого цвета, в котором Юля щеголяет по кухне, откровенно говоря, чрезвычайно будоражит мою фантазию и заставляет кровь циркулировать по эластичным трубам большого тела в два раза быстрее, оттого мощнее и даже агрессивнее. Еще чуть-чуть и я начну порыкивать, если женская фигура не сгинет с моих глаз. Наш с некоторых пор общий, весьма и весьма колоритный, обильный и временами продолжительный завтрак уже полчаса как прошел, а я все еще торчу на кухне, подпираю проем двери плечом, держу в крепкой сцепке слегка подрагивающие руки и наглым образом почти пасу жену, которая как будто бы мое присутствие в упор не замечает. Вот же обворожительная бестия! Юла умеет завести меня.
— Ты в белье, сладкая? — немного подаюсь вперед, изгибаюсь почти в раболепствующем поклоне. — Что ты делаешь?
Танцует, видимо. Определенно! Раз так виляет бедрами и, прогнувшись в пояснице, отставляет зад.
— Юль? — тихонечко зову.
— Тебе не пора за обещанной ёлкой, Мудрый? — демонстрируя мне улыбающийся тонкий профиль, задает вопрос.
— Я жду твоего отца и сына. Они что-то долго возятся. Игорь ведь был одет. Куда они ушли? Что не устроило? — плечом отталкиваюсь от дверного косяка и неторопливым шагом направляюсь к ней. — Все было очень вкусно, сладенькая, — хвалю любезно и заключаю Юльку в крепкие объятия, прижимая к себе спиной. — Мудрая, стой прямо, не вертись.
— Не приказывай, подполковник, — толкается локтями, как будто бы случайно задевая мой уже настроенный на продолжение пах.
— Следует говорить «товарищ подполковник». И потом — хочу и буду, хочу приказывать и точно буду, — зарываюсь носом в высоко подобранные волосы. — Трусики с тобой? А грудь… — одной рукой нахально разминаю полушария, прощупывая то самое белье.
— Больше ни о чем думать не можешь, — игриво вырывается. — Пусти! Пусти, Свят! Что вытворяешь? Мы не одни.
— Так нет же никого, — бросаю быстрый взгляд назад.
— Сейчас вернутся.
— Они уже тридцать минут все никак не возвращаются. Что случилось? Куда он его забрал?
— А я откуда знаю, — и шустро пожимает узкими плечами. — Не напирай, все равно ничего не получишь, — выкручивается и как будто бы случайно наклоняется вперед.
— Юля-Юля, тише-тише. Что с внешним видом, сладкая? Что это за поза возле посудомоечной машины? Намек на твое тайное желание или…
— Или! — мгновенно выпрямляется, принимая идеально вертикальное положение. — Свят… — откидывается на плечо и обращает ко мне свое лицо. — Вкусно пахнешь.
— Да? — прихватываю губами подставленную именно для этого прохладную и почему-то немного влажную щеку. — Замерзла?
— Нет, — лезет выше, пока не упирается в мою переносицу своим высоким лбом. — Щекотно? — быстро моргает, и, мельтеша ресницами, раздражает невесомым прикосновением мне кожу.
— Немного, — теснее прислоняюсь. — Юль, у меня есть для тебя небольшой сюрприз, который не сможет подождать до завтра.
— Завтра праздник, Мудрый. Если это сюрприз, то, — прыскает и вместе с этим шаловливыми пальчиками почесывает мой подбородок, как довольному коту, доставляет наслаждение простой хозяйской лаской, — я подожду до завтра. Что-то маленькое и красивенькое?