Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
— М-м-м-м, — стараюсь выкрутиться и высунуть наружу нос. — М-м-м-м, отпу-у-уш-ти-и-и, — мычу и бью куда попало кулаком. — Отпусти меня…
Кто?
Кто?
Кто-о-о-о?
— Костя разбился, чика.
«Вот оно!» — давлюсь и громко всхлипываю.
— Блядская авария…
«Он жив?» — слежу за тем, как мой Смирнов опускает на пол ноги, как наклоняется, чтобы схватить свои домашние штаны, как кашляет и что-то даже произносит.
— Женщина и малыши… — Сергей кряхтит, ругается и громко охает.
«Что с Красовым?» — слежу за ним.
— Какого х. я
«Я не знаю» — пожимаю плечами и, подтянув к себе колени, зубами впиваюсь в сильно натянувшуюся кожу.
— Сергей? — мычу.
— Что? — он застывает возле пока еще закрытой двери, неудовольствием вознаграждает, игнорированием пытает и ничего толкового мне не сообщает.
— Он жив?
«Не омрачай дурным известием такой прекрасный день, любимый» — заклинаю мужа и третирую женским нетерпением.
— Сергей? — звонко вскрикиваю.
Пусть скажет грубо, например:
«Да, да, да! Ты что, кубинская кикимора, придумываешь? Совсем тю-тю, малохольная революционерка. Скажешь ересь, словно в душу харкнешь и ни хера не разотрешь. Когда подобное транслируешь, то прежде думай, а потом словами плюй!».
— Он жив? Жив? Что молчишь?
«Вот же гад!» — подскакиваю и лечу, не ощущая под ногами почвы.
— Ты не уйдешь! — вешаюсь ему на спину, присаживаюсь и оттягиваю мужскую шею, а в наклоняющийся на меня затылок избитой до полусмерти старой сукой жалобно скулю:
«Спаси его. Спаси ребенка!».
— Он в больнице, в реанимации, там дело плохо, Женя. Давай, — Сергей прокручивается вокруг своей оси и ловко перехватывает меня, — пока не будем делать поспешных выводов. А главное…
— Да-да? — бегаю глазами по осунувшемуся и заметно почерневшему лицу. — Что, муж?
— Не говори им. Не сообщай об этом Святу и ЮлЕ. Она беременна и к тому же свадьба. Жень? Чика?
Хорошо!
Эпилог I
До жути странная семейка
«Мя-я-я-у!»…
Что это такое?
«Миу-миу-миу! Ш-ш-ш-ш! Пип-пип-пип! Сто такое? Л-л-л-л! Плосыпайся! Ну зе, ну!»…
Мое к чертям стремительно летящее сознание или надвигающийся эпиприступ, очередной ПТСР-приход? Это хрень, которой я совсем не рад!
— Мяу-у-у-у! — мой слух терзает пропущенный как будто через модулятор чей-то «взрослый» голос.
— Юль? — задушенно хриплю, дебильно выгнув губы, которым не дает как следует раскрыться пружинящая под лицом подушка. — Сладкая, что ты хочешь? Ложись, детка. Что произошло? Плохо себя чувствуешь? М?
— Зывой! — кто-то шепчет в ухо. — Свят зывой. Ула! Цю-цю, цю-цю, пф-ф-ф-ф! Мяу, па! Па…
— Что происходит? Это малыш? Ты где? — не имею ни малейшего желания открывать глаза, чтобы посмотреть на определенно яркий мир, который нас с ней окружает. — Еще очень рано. Иди-ка сюда, жена.
Выбрасываю — если можно так сказать — затекшую от неудобной позы руку и упираюсь пальцами во что-то мягкое, по-моему, волнообразное и покрытое — да чтоб меня — довольно жесткой шерстью.
«Что? Что? Что?» — пиздец, е. ать!
Теперь мне совершенно не до шуток или
— Черт! — и тут же сразу. — Господи! — я странно дергаюсь и враскорячку отползаю. — Твою мать!
— Мяу! — пищит сынок. — Испугался, Свят? Стласно тибе? Не бойся, не бойся, — меня, как хилого щеночка, гладят по макушке и нежно утешают. — Он осень доблый и васе не злой. Это зе Дино! Цего ты испугался? — мальчишка прикасается к кольцу, прокручивает ободок и мягко нажимает на укутанный железом палец. — Ялкое! Холосо свелкает. Класивое, как у мамы. Па, ку-ку, сто с тобой?
Где он, где? Да откуда Игорь разговаривает со мной?
— Я тут, — он тут же обнимает тонкими ручонками, прикладываясь теплым животом к моей спине. — Ку-ку! Потелял? Тебе плохо, сто ли? Па-а-а-п?
Сжав простынь, мгновенно пропустив ткань между пальцев, я выгибаюсь, имитируя натянутую тетиву.
— Сладкий, пожалуйста, иди сюда. Не нужно там топтаться.
Не стоит находиться за моей спиной: ни Юле, ни мальчишке. Отныне больше никому!
— Как ты здесь очутился и, — немного отклоняюсь, чтобы нового соседа рассмотреть, — что здесь делает жуткий представитель, — не знаю, если честно, какого роду, племени и века, поэтому вдруг быстро осекаюсь, но, что еще похвальнее, тут же нахожусь, — гигантских вымерших рептилий?
— Мама сюда полозыла. Сказала: «Пусть тут побудет». Испугался, да? — Игорь перебрасывает через меня ножку, кряхтит, как старый дед, пока перелезает, чтобы подобраться к моему лицу, отталкивает задом большого зверя, подаренного ему на день рождения и по случаю зоодебюта, во время которого сын изучил всех-всех зверей в том чудо-парке. — Пливет!
— Здорово, сладкий!
— Здолово, Свят! — вытянув розовые губки, сын лезет мне на шею, а затем в лицо. — Ой-ой-ой! — крутится волчком, пока самостоятельно пытается завернуться в одеяло. — Тепло! — довольно щурится и опускает поднятые плечики. — С тобой полезу. Холосо? — опять распахивает глазки. — Сто сказес?
Наверное, еще разок:
— Привет, сынок, — бережно обхватываю тоненькую шею и подтаскиваю маленькое тельце к себе. — Где наша мама?
— Я ницего не знаю, — пожимает в знак своего незнания плечами. — Она сказала, сто пойдет на кухню. Завтлак, навелное? — транслирует предположение «мудрый» мужичок. — Ты узе не спис?
Вожу глазами, обозревая площадь комнаты. Со вчерашнего здесь ни черта не изменилось. За исключением, конечно, одной большой детали. Великолепное свадебное платье неземной Юлы… Кружева и шелк, воздушная фата, вуаль, крутящиеся мелкие цветочки, струящаяся, стерильная по цвету ткань и россыпь жемчужных шариков, которые этой долгой ночью перекатывались в моих сдуревших от большого нетерпения руках, терзая глаза и заставляя губы собирать мурашек с ее гладкой кожи на шее, на плечах, груди и впалом животе. Чехол с тем атрибутом долгожданного веселья сейчас висит на приоткрытой дверце большого платяного шкафа.