Chercher l'amour… Тебя ищу

Иголкина Леля

— Закрой рот.

— Начинаешь работать слаженно. Ты водишь задницей, насаживаясь полностью на член. Тебе нравится…

— … — какой, е. ать, уничтожающий взгляд.

— Тебе нравится, когда мужчина сверху, когда партнер командует тобой, когда берет и подчиняет, трахает так, как того желает. Ты очень гибкая, Юла. Помнишь, как у нас порвался презерватив, и ты сиреной голосила, что это все из-за моего напора. Растрепанная, потная, с распахнутым нутром водила ручонкой по лобку. Что ты искала, Юля? Я

кончил в тебя, а ты…

Она краснеет и опускает голову, а я вынужденно прекращаю неожиданные минуты воспоминаний о совместных днях.

— Я не стану за это извиняться. Слышишь? — уставившись безумным взглядом в землю, надменно тихим голосом любезно сообщаю. — Я был счастлив тогда. Счастья не стыжусь и, если сын случился в тот день, значит, я на всю оставшуюся сохраню в памяти исключительно этот момент. Я помню тебя. Могу назвать точное количество родинок на спине, потому что…

— Ма! — зовет Юлу сынок.

— Д-д-а, сладкий? — заикаясь, отвечает.

— Я уже все.

Барбариска делает еще один круг и останавливается, демонстрируя вкопанность и небольшое упрямство в ответ на дергание ребенком кожаных удил.

— Устал? — она спрыгивает в загон и вприпрыжку следует к маленькому жокею, у которого на голове надет черный шлем, а на ногах почти гусарские сапоги с маленькими посеребренными шпорами.

— Да.

Она помогает спешиться ребенку и гладит по руке Суворова. В благодарность… Это уважение… Это просьба и любезное одолжение.

В деревне скучно. Вернее, здесь скучно мне. Еще точнее — мне скучно везде. Тихо, темно, безветренно и мирно. В этом месте хорошо. Хорошо работать, хорошо отдыхать, хорошо гулять. И все это хорошо тогда, когда ты не один и у тебя есть семья. А я всем этим наслаждаюсь в гордом одиночестве. Кормлю комаров, рассматриваю серебристо-зеленое мельтешение светлячков, слушаю стрекот божьих мелких тварей и кряхтенье крупного зверья, у которого начинается самый пик, прекрасная и плодотворная страда.

Леся все-таки обиделась… Зачем я упомянул язвительное «все-таки»? Она обижена и, определенно, сильно зла. Старается не показывать вида, изображая радушие, внимательность, искренность и благодушие. Она была мила, учтива, услужлива, деликатна и приветлива со всеми, но не со мной.

Сейчас она ушла в спальню и легла спать, а я сижу на ступеньках крыльца, курю одну за другой сигареты и всматриваюсь в чем-то — вероятно, детским ночником — освещенное окно домика, в котором живут Юла и мой сынок.

Еложу окурком по дну жестяной пепельницы, поднимаюсь и расправляю ноги. Я хотел бы расставить все точки над «i» и больше не возвращаться к тому, что ранит не только ее, но и меня. Юла не стала разговаривать во время лошадиной прогулки сына, открестилась от меня после ужина, сделала вид, что видит в первый и последний — слава

Богу — раз, когда я подкараулил ее возле загонов, чтобы извиниться за бестактность, но не за незатыкающуюся память. Она отказывала постоянно. Сейчас у нее не будет такой возможности. В конце концов, время — вскидываю руку и сверяю часовой проход — очень позднее, а она одна. Ей не удастся улизнуть из собственного дома, оставив без присмотра мальчугана.

План идеальный! К тому же я стою возле ее двери и жду ответа. Она должна один разговор. Один, без свидетелей и сучьих нервов.

— Привет, — говорю, когда она приоткрывает дверь.

— Что ты хочешь? — пытается закрыть то, что неосмотрительно распахнула, не поинтересовавшись, кто притаился с той опасной стороны.

— Не смеши людей, Юла, — напираю на полотно и проталкиваю себя внутрь помещения, пихаю, спотыкаюсь, но сохраняю равновесие и держу ее.

— Игорь спит, — рычит, отталкивает, плюется и шурует ручонками перед моим носом.

— Вот и успокойся, будь добра, — обхватываю кисти и свожу их вместе, формируя молитвенную позу, дергая несколько раз, подкрепляю просьбу и как будто умоляю. — Дай мне полчаса, Смирнова. Я обрисую ситуацию так, как вижу. Мы должны прийти к взаимопониманию, Юла. Ради сына…

— Ради сына я прошу тебя…

«Отстань!» Да? Об этом собирается просить? Я должен самоустраниться, чтобы она могла спокойно спать? Обойдется…

— Ты наказала меня. Ты права. Во всем. Все эти годы я вспоминал тот разговор, ту последнюю встречу…

— Я была уже беременна, Святослав, — внезапно произносит, останавливая меня.

Что она сказала сейчас? Я ведь не ослышался и мне опять не показалась какая-нибудь херня из разряда «я слышу только то, что устраивает и что мне надо по незнанию знать»?

— Почему ты…

— Это что-то бы изменило?

— Да, — по-моему, я сжимаю кулаки и принимаю стойку, в которой готовлюсь к нападению и стремительному броску. — Ты знала о том, что ждешь ребенка и не сообщила. Специально? Отвечай! — дергаю губами и рассматриваю безобразное и ненавистное лицо той, которой готов проломить башку, а из тела ногами выбить дух. — Ты бегала по части, разыскивая меня с большим животом? Это было когда? Ну?

— Да.

Благодарю за откровенность!

— И кто же после всего безобразная, циничная, подлая и злая сволочь, Юленька?

— … — она смеется и плачет одновременно. Я вижу, как из уголков уставших глаз выкатываются идеально круглые слезинки.

— Когда родился мой сын? Назови мне дату, пожалуйста. Я хочу знать, когда у него день рождения. Его точный возраст. Покажи мне свидетельство. Какого выдуманного мудака ты указала в графе «отец»? Указано со слов матери, я так понимаю.

— Подкованный!